Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Здесь так же, как у ледяного пояса, Паррот поставил крест, в ознаменование того, что отныне священная гора должна составлять исключительную собственность христианского мира. Но это торжество не прошло ему даром. Он первый осмелился ступить на девственные снега Арарата, первый разрушил ореол его недосягаемости – и если не был побит каменьями или отлучен от церкви, как это случилось бы три или четыре века назад, то должен был выдержать одну из тех нравственных пыток, которые обыкновенно выпадают на долю всех изобретателей и пионеров в области науки. На страницах единственной издававшейся в то время на Кавказе газеты «Тифлисские ведомости» появилась статья, в которой некто Шопен утверждает, что на вершине Арарата со времени Всемирного потопа никто никогда не бывал. На это издатель «Тифлисских ведомостей» заметил, что не далее как в 1829 году на Арарат всходил профессор Дерптского университета Паррот и даже на вершине его оставил вещественное доказательство своего восхождения. Шопен возразил, что никто на свете, и тем более армяне, не дадут веры показаниям Паррота уже потому, что самые свойства горы не позволяют подняться на ее вершину. «Паррот, – говорит Шопен, – действительно поставил крест на полугоре, но до этого места и даже несколько выше при благоприятной погоде доходят иногда охотники. Для того же, чтобы отсюда подняться до самой вершины горы, нужно по меньшей мере употребить целые сутки».

Полемика, предметом которой служил один из выдающихся деятелей науки, не могла не обратить на себя внимание правительства. В Петербурге о ней заговорили. Тогдашний министр народного просвещения князь Ливен потребовал, чтобы было произведено формальное следствие и допрошены под присягой все лица, сопровождавшие Паррота в его экскурсии. «Честь, – писал он генералу Панкратьеву, – дорога для каждого человека, а кольми паче для известного ученого, пользовавшегося всегда добрым именем и видящего, что ныне стараются помрачить его имя в таком деле, которое важно для всей Европы и для России в особенности». Панкратьев приступил к дознанию с той осмотрительностью и с тем беспристрастием, которых требовали обстоятельства такого щекотливого дела. В показаниях допрошенных армян нельзя было не заметить некоторой уклончивости, легко объясняемой, впрочем, давлением на них общественного мнения, стремившегося подорвать авторитет Паррота и охладить любознательный пыл его последователей, если бы таковые оказались. «Армянская церковь, – говорит Паррот, – распространяя в народе легенду о ковчеге, до того заставила его уверовать в недостижимость вершины Арарата, что справедливость нашего восхождения отрицали даже те, которые там были». Зато показания двух темных русских солдат, ничем не заинтересованных в деле, кроме раскрытия истины, отличались такой правотой и чистосердечием, что им нельзя было не дать безусловной веры. Оба они, Чалпанов и Здоровенко, показали, что крест, о котором говорит Шопен, действительно поставлен на полугоре, но что, кроме того, есть еще другой крест, водруженный ими на самой вершине, куда они поднялись вместе с Парротом при третьем восхождении 29 сентября. Начальство дало за это каждому из них по десять рублей, а Паррот от себя подарил по червонцу.

Так завершилось скромное торжество науки, и памятником пребывания Паррота на Арарате остался крест, к которому прибита свинцовая доска со следующей надписью: «В Царствование Николая Павловича, Самодержца Всероссийского, сие священное место вооруженной рукой приобретено христианскому исповеданию графом Иваном Федоровичем Паскевичем-Эриванским, в лето от Рождества Христова 1829». С тех пор прошло больше шестидесяти лет, и Европа никогда не могла примириться с совершившимся фактом. Замечателен отзыв одного из ее политиков, сделанный назад тому лет двадцать или двадцать пять. «Величайшая опасность для независимости будущего человечества и для его цивилизации со стороны России, – сказал он, – заключается не в том, что она в Европе расположена только в двадцати часах парового пути от Берлина и Вены, но в том, что в своем поступательном движении в Западной Азии она стоит уже на Арарате».

Примечания

1

Князь Бекович-Черкасский был родом из кабардинских князей и до Святого Крещения носил имя Девлет-Гирей. (Здесь и далее примеч. авт.)

2

Шипов в это время назначен был начальником в Сальяны и умер там в 1727 году в чине генерал-майора.

3

За эту победу все офицеры повышены чинами, а нижним чинам дано денежное вознаграждение: унтер-офицерам – по 1 руб., а рядовым – по 50 коп.

4

В сороковых годах минувшего столетия, когда персияне овладели Дагестаном, они опять восстановили звание шамхала, продолжавшее существовать уже до самого покорения нами Восточного Кавказа.

5

Михаил Афанасьевич Матюшкин, произведенный в генерал-аншефы, по возвращении с Кавказа жил в Москве и скончался в 1737 году.

6

Князь Долгоруков подвергся опале Петра за участие, выраженное им к судьбе несчастного царевича Алексея Петровича. Он был лишен чинов, знаков отличия и сослан в Казань на вечное жительство. Екатерина I возвратила ему Александровский орден и чин генерал-аншефа.

7

С производством в фельдмаршалы князь Долгоруков остался главным начальником Персидского или, как тогда называли, Низового корпуса, но, разумеется, это начальствование было только номинальное.

8

Впоследствии Надир-шах.

9

Императрица Елизавета освободила его из заточения и возвратила чин генерал-фельдмаршала. Он умер президентом Военной коллегии 11 февраля 1746 года, восьмидесяти шести лет от роду.

10

Этот принц был вызван в Россию еще Петром Великим, который хотел выдать за него великую княжну Елизавету Петровну. Брак не состоялся, но принц принят был в русскую службу полковником. Его доносу был обязан арестом и заточением князь В. В. Долгоруков.

11

Теперь трудно указать то место, где происходила битва. Это или Горячеводск близ крепости Грозной, или Исти-Су, бывшее укрепление на Кумыкской плоскости.

12

Дмитрий Федорович Еропкин служил потом под знаменами фельдмаршала Ласси, был генерал-лейтенантом, кавалером ордена Александра Невского и умер в 1750 году губернатором в Риге. Сын его, генерал-аншеф Петр Дмитриевич Еропкин, известен в русской истории усмирением народного бунта в Москве во время чумы.