Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден) - Генрик Сенкевич

Во втором ряду ехал жених, также окруженный шаферами с венками на длинных, точно пики, палках; шествие замыкали родители новобрачных и гости, все верхом; на легких, выложенных соломой телегах везли бочки с медом, пивом и водкой, которые соблазнительно булькали от езды по неровной, каменистой почве.

— Стой! Стой! — кричали с обеих сторон.

Свадебный поезд переполошился; девушки подняли страшный крик и бросились назад, а крестьяне и шаферы выскочили вперед, чтобы своею грудью защитить женщин от неожиданного нападения.

Заглоба наскочил на них и, размахивая саблей перед самым носом испуганных мужиков, кричал:

— Ах вы, собачьи дети, мятежники! Вам захотелось бунта! Идете к Кривоносу, негодяи! Ездите шпионить! Загораживаете дорогу войскам! Подымаете руку на шляхту! Задам я вам, подлые души! Велю вздернуть вас на дыбы и посадить на кол, шельмы и басурмане! Теперь вы поплатитесь за все ваши преступления.

Старый и седой как лунь сват соскочил с коня, подошел к Заглобе и, схватив его за стремя, кланяясь в пояс, начал умолять его:

— Смилуйся, рыцарь, не губи бедных людей. Бог свидетель, что мы невинны! Мы идем не бунтовать, мы из церкви, из Гусятина, где венчали кузнеца Дмитрия с дочкой бондаря, Ксенией. Мы со свадьбой, с караваем.

— Это — невинные люди, — шепнул вахмистр.

— Прочь! Это — шельмы! Они пришли от Кривоноса! — кричал Заглоба.

— А чтоб его разорвало! — воскликнул старик. — Мы его и в глаза не видели. Смилуйся, вельможный пан! Мы никому не делаем зла, позволь нам пройти.

— Пойдете на веревке в Ермолинцы!

— Пойдем, куда прикажешь! Вам приказывать, нам слушать. Только окажите нам милость, прикажите солдатам не делать нам зла, а сами простите нам, мужикам, — бьем вам челом; выпейте с нами за здоровье молодых! Выпейте, ваша милость, на радость простым людям, как велит Бог и Евангелие.

— Только не думайте, что если я выпью, то отпущу вас, — сурово сказал Заглоба.

— Нет! — радостно вскрикнул старик, — Мы и не думаем этого! Эй, музыкант! крикнул он. — Поиграйте-ка для ясного лыцаря, он добрый, и вы, молодцы, сбегайте за сладким медом для ясного лыцаря: он не обидит бедных людей. Скорей, молодцы, скорей! Спасибо вам!

Молодцы кинулись со всех ног к бочкам, тем временем загудели бубны, запищали скрипки, дед надул щеки и начал играть на дудке; шаферы замахали венками, а солдаты стали подходить ближе, покручивая усы, усмехаясь и поглядывая на женщин, выглядывавших из-за плеч мужчин. Снова раздались крики, страх прошел, кое-где даже раздавались крики "ура!".

Но лицо Заглобы прояснилось не сразу; даже когда ему подали кружку, он все еще продолжал ворчать: "А, шельмы, негодяи!" Он уже приложил губы к кружке, но брови его все еще хмурились, наконец, подняв голову, щуря глаза и причмокивая губами, он начал смаковать питье; вдруг на лице его выразилось удивление и даже негодование.

— Боже, что за времена! — пробормотал он. — Хамы пьют такой мед! Боже, Ты видишь это и молчишь!

И, сказав это, он нагнул кружку и осушил ее до дна.

А ободрившиеся тем временем поезжане стали уже всей толпой просить его не делать им зла и отпустить. С ними подошла и молодая, Ксения, испуганная, дрожащая, со слезами на глазах, покрасневшая и прелестная, как зорька.

Приблизившись, она сложила руки и стала просить:

— Помилуйте, пане!

И начала целовать желтые сапоги Заглобы.

Сердце шляхтича растаяло, как воск, и, распустив кожаный пояс, он начал рыться в нем, достал последние уцелевшие червонцы из тех, которые ему дал еще князь, и сказал, обращаясь к Ксении:

— Вот тебе! Да благослови тебя Бог, как и всякую невинную душу!

От волнения он не мог говорить дальше, так как эта стройная, чернобровая Ксения напомнила ему княжну, которую Заглоба любил по-своему. "Где-то она теперь, бедняжка? Да хранят ее ангелы небесные!" — подумал он и так расчувствовался, что готов был с каждым обниматься и брататься.

А поезжане, увидев это, начали кричать от радости, петь, толпиться около него и целовать его одежды.

— Он добрый! — кричала толпа. — Золотой лях! Червонцы дает, зла не делает, добрый пан! На славу ему, на счастье!

Скрипач даже трясся, выделывая коленца, у гудочника чуть не вылезали на лоб глаза, а "довбыши" гремели до усталости Старый бондарь, до сих пор трусивший, выступил теперь вперед и вместе со своей женой, бондарихой, и старой кузнечихой, матерью молодого, начал кланяться в пояс Заглобе и приглашать его. на свадьбу в хутор, говоря, что он окажет им этим большую честь и принесет счастье новобрачным; за ними кланялся и молодой, и чернобровая Ксения, которая хоть была, простая девушка, но сразу поняла, что ее просьба значит больше всех. А шаферы кричали, что хутор совсем близко, что им не придется сворачивать с дороги, что старый бондарь богат и выкатит бочку такого меду, что просто прелесть. Заглоба взглянул на своих солдат они только шевелили усами, предвкушая радость выпивки и танцев, и хотя они не смели просить заехать, но Заглоба сжалился над ними, и через несколько минут все уже ехали на хутор.

Хутор действительно оказался недалеко. Старый бондарь был богат, а потому свадьба была шумная; все сильно подвыпили, а Заглоба так разошелся, что всюду был первым.

Начались старинные свадебные обряды. Старые бабы увели Ксению в каморку и заперлись с нею; они долго пробыли там, наконец вышли и объявили, что молодица чиста как. голубка, как лилия. В толпе начались радостные крики: "На славу, на счастье!" Женщины начали хлопать в ладоши и кричать: "А, что, не говорили мы?", а парубки притоптывали ногами, отплясывая с кружками меду в руках, который и выпивали "на славу" перед дверьми каморки. Танцевал и Заглоба, отличив только свое шляхетское происхождение тем, что выпил перед дверьми каморки не кварту меду, а полгарнца. Потом бондарь с бондарихой и кузнечихой ввели в каморку молодого Дмитрия, а так как у него не было отца, то начали просить Заглобу, чтобы он заступил его место; тот согласился и пошел с другими. В избе немного утихло, только солдаты, пившие на дворе перед хатой, шумели, кричали и стреляли из пистолетов. Но настоящее веселье и радость начались только тогда, когда родители снова появились в избе.

Старый бондарь от радости обнимал кузнечиху, а парубки подходили к бондарихе и кланялись ей в ноги; женщины хвалили ее, что она так уберегла дочку. В конце концов Заглоба пустился с ней в пляс. Они стали друг против друга; он начал прищелкивать пальцами, плясать вприсядку и так подскакивал и бил каблуками об пол, что от него летели щепки, и пот ручьями катился с танцующих. За ними последовали и другие, кто мог — в избе, кто не мог — во дворе. Бондарь выкатывал все новые и новые бочки меду. Наконец все высыпали на двор, зажгли костры из сухих прутьев, так как была уже ночь; веселье перешло в мертвецкое пьянство; солдаты палили из мушкетов и пистолетов, точно во время битвы.

Заглоба, красный, потный и еле державшйся на ногах, забыл, где он и что с ним. Он, как в тумане, видел чьи-то лица, но не смог бы ответить, если бы даже его посадили на кол, чьи они. Он помнил только, что он на свадьбе, но на чьей? Должно быть, Скшетуского с княжной! Мысль эта показалась ему наиболее правдоподобной, так укрепилась в его голове и так преисполнила его радостью, что он начал кричать, как помешанный:

— Виват! — и осушал все новые и новые бокалы. — За твое здоровье, брат! За здоровье нашего князя! За успех во всем! Дай Бог, чтобы миновали эти бедствия для родины!

Он залился слезами и, идя к бочке, спотыкался о многочисленные неподвижные тела, усеявшие землю, как поле битвы.

— Боже! — воскликнул Заглоба. — Нет уж больше мужества в этой Польше Умеет пить один только Лащ, да другой Заглоба, а остальные… Боже, Боже!

Он печально поднял глаза к небу. Ему вдруг показалось, что звезды не сияют на небесном своде золотыми точками, а одни будто дрожат, точно хотят оторваться, другие — кружатся, третьи — пляшут казачка; это страшно удивило Заглобу, который произнес в изумлении:

— Неужели во всей вселенной не пьян только я?

Но вдруг и земля, как и звезды, закружилась в бешеном вихре пляски, и Заглоба растянулся во всю длину.

Он вскоре заснул, и ему начали сниться страшные сны. Ему казалось, что какие-то чудовища уселись ему на грудь, давят его и связывают ему руки и ноги. Он слышал также крики и выстрелы, яркий свет больно резал ему глаза. Он хотел проснуться, открыть глаза и не мог. Он чувствовал, что с ним творится что-то странное, что голова его свешивается назад как будто его несут за руки и за ноги… Им овладел страх; ему было скверно, очень скверно и тяжело. К нему мало-помалу возвращалось сознание, но странное дело: он чувствовал такую слабость, какой никогда не испытывал в жизни.

Он еще раз попробовал шевельнуться, а когда это ему не удалось, он уже окончательно проснулся и открыл глаза.