Сторож брату своему - Ксения Медведевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Окрестности гор Тай, неделя спустя
– …А он разговаривать-то умеет?
Полосатый бишт Авада ибн Бассама парусил под ветром – смеркалось, и бриз усиливался. Холодало, и люди кутались в шерстяные накидки. Привезшие сумеречника укайлиты принялись вытаскивать из вьюков свои аба: вечерняя прохлада прихватила и их.
Сумеречник тоже мерз в одной рубашке: тонкие губы побледнели до синевы, хотя он их то и дело покусывал.
– Еще как умеет! – заверил шейха укайлитский посланец. – Разговаривает вовсю, к тому же нагло!
И для верности вздернул самийа за связанные запястья. Тот зашипел от боли, поводя лопатками.
– Вот, – с удовлетворением сказал укайлит и подергал сумеречника вверх-вниз. – Шипит… Мы думали – сдохнет по дороге, неделю везли мордой к верблюжьему брюху. Но нет, живой… И шипит даже…
– Проводи гостей в мадафа, – кивнул Авад сыну.
Укайлит отпустил веревку, и сумеречник упал носом в землю. И тут же завозился, отплевываясь. Поправив у пояса джамбию, воин с достоинством поклонился и пошел вслед за мальчиком к гостевому шатру.
Оглядев «подарок», шейх поинтересовался:
– Родичи есть?
Посопев, самийа отрицательно помотал головой. Ну еще бы, были б родичи, побежал бы он за Хиджаз, еще чего. Вырезали клан, значит.
– Что, никого из семьи?
Опять помотал головой.
– Выкуп за тебя есть кому дать?
В ответ чихнули и красноречиво сплюнули.
– А что умеешь делать?
На Авада уставился большой светлый глаз – второй закрывали свесившиеся на лицо лохмы. Синюшные от холода губы наконец-то разжались:
– Ничего хорошего, к сожалению.
Действительно, умеет разговаривать.
– Из лука стрелять умеешь?
Глаз смигнул.
– Да…
– Завтра покажешь, как стреляешь. Если попадешь с пятого раза в цель – считай, тебе повезло. У нас мало хороших лучников. Что скажешь?
В ответ снова чихнули и поежились – то ли плечами пожал, то ли замерз окончательно. Над парными вершинами на горизонте стремительно гасла золотая полоса, густело красное с фиолетовым.
– Тебе дадут поесть и напиться. Будешь должен нам за воду.
– И много буду должен? – Вопрос был задан крайне язвительным голосом.
– А ты хочешь в Мариб? Или, того лучше, в Хайбар? Там стоят гвардейцы халифа, а вашего брата любят, как того скорпиона – особенно после драки на переправе у ад-Давасир. Тебя там, случаем, не было? Молчишь? Что-то ты слишком бойко по-нашему языком чешешь, не иначе как старый знакомый, а? А то смотри, если под ад-Давасир был – даже к басрийцам не поведут, сразу на мосту подвесят, в Хайбаре высо-оокий такой мост через вади…
– В Хайбар не хочу, – быстро ответил самийа.
Вот давно бы так.
– Что, слишком хорошо воевал? – усмехнулся Авад.
– Было дело… – Большой глаз снова уставился на него с интересом.
– Много не возьмем, – смягчаясь, сказал шейх. – Но пару лет с нами походишь…
– Значит, похожу, – на этот раз было видно, что пожали плечами, а не поежились от холода.
– Людей моих не трогать. Не только тех, кто тебе воду даст, а вообще никого из наших не трогать.
Чихнул.
– Понял, нет? Не бросаться, говорю, на моих людей. Или тебя на веревке потаскать? Пока в разум не войдешь?
Кивнул. Неохотно, но кивнул. Ну-ну, покобенься мне. А то я не знаю, как сумеречники с железом управляются. Нам тут смертоубийств не надо…
– Меня будешь слушаться. Что скажу, то и будешь делать. Плохого не прикажу, не боись.
Кивнул.
– Развязывайте, – кивнул Авад воинам. – Жить будешь в шатре госпожи Афаф, там, где она коня держит, – это он сказал уже сумеречнику.
Тот снова шипел, растирая красные, намятые веревкой запястья. Но кивнул все равно.
Авад собрался было уж идти, как вспомнил важное:
– Имя-то есть?
Морщась от боли в затекших руках, сумеречник дернул плечом и снова сплюнул.
Ну это тоже понятно. Нет клана – нет и имени.
– Как назовем, так и будешь зваться.
Кивнул.
Ну вот и прекрасно.
* * *Йан-нат-ан-Ариф, два месяца спустя
Кряхтя и посапывая, старый сабеец наклонился над ковром. Придирчиво оглядев меч, он, наконец, протянул к нему тонкую руку в коричневых пятнышках. Длинные желтые ногти старика несколько раз щелкнули по золотому плетению тарсиа на усиках гарды.
– Ну? – нетерпеливо притопнула мягкой туфелькой Мараджил. – Что ты смотришь на него, о Фазлуи? Бери и действуй!
И затопала загнутым носочком по черно-красному толстому ковру.
Маг поскреб редкую бороду. Ни куфии, ни чалмы звездопоклонники не носили, и нависавшей над сабейцем Мараджил открывался прекрасный вид на тускло блестящую лысину в венчике седеньких волос.
– Меч – не то, что мне нужно, о яснейшая, – невозмутимо отозвался маг. – Оружие – плохой проводник в мире Сумерек. К тому же меч долго лежал на трупе животного, это плохо. В поисках нам бы помогло его кольцо. Или серьга. Или браслет.
– Да ты никак совсем рехнулся, о Фазлуи?
Голос Мараджил прозвучал грозно. Брякнули тройные ханаттанийские браслеты на запястьях – мать халифа подняла руки и уперла их в боки. Перо на шапочке парсиянки наклонилось, как рог приготовившегося защищаться орикса.
– К тому же, судя по виду ножен и рукояти, меч за последний месяц перелапало все население этой проклятой пустыни, – оттопырив губу, уперся сабеец.
– Где я тебе возьму его браслет, о сын прелюбодеяния! – рявкнула Мараджил. – Вот все, что нам удалось добыть, а ты еще кобенишься, о сын гиены!
И снова топнула ногой в алой туфельке. И, шелестя складками шальвар и обоих платьев, плюхнулась на подушку.
Тот продолжал мрачно сопеть, брезгливо водя двумя пальцами по ножнам. Потом выпрямился, отрицательно покачав головой: нет, мол, ничего не выйдет.
– Ладно, – сдалась Мараджил. – Я прикажу принести… те вещи.
И зябко поежилась от воспоминания. Пожалуй, то был единственный раз, когда она пожалела о собственном любопытстве. Но как же, ей же так хотелось все увидеть своими глазами. И она спустилась в подземелья под Новой масджид дворца.
Раньше над подвалами стояла Башня Заиры, и вот она подходила их содержимому куда как лучше. Говорили, в башне уморили голодом десятки людей, а когда сносили, из разломов в стенах то и дело вываливались скелеты несчастных, некогда заживо замурованных в заложенных камнем нишах. За запечатанными дверями подземного хранилища она пробыла недолго, и этого времени Мараджил хватило, чтобы понять – второй раз она туда не пойдет. Хватит с нее.
Здоровенный ларец со свитком Договора ей запомнился хорошо: заляпанный бурыми потеками пергамент со смазанным отпечатком ладони трудно забыть. Дотронувшись до жуткого следа растопыренной пятерни, Мараджил отдернула руку – показалось, что в уши ударил крик. Как будто она услышала вопль боли за стеной. Крик и хриплое дыхание истязаемого существа.
Как же нерегиль должен их ненавидеть, а больше всего ненавидеть того, за кем волокся на своем поводке…
Впрочем, сейчас он бегал неведомо где, оборвав привязь. Одно хорошо: посмотрев своими глазами на залитый кровищей свиток Договора, Абдаллах, похоже, начал что-то понимать. Хотелось верить, что, изловив беглеца, сын больше его не упустит.
А самое главное, осознает наконец: Страж по-человечески не понимает. Со Стражем нужно обращаться соответственно – ибо Страж опасен. Смертельно опасен. И глупостей не прощает.
Пока она размышляла, доставили требуемое.
Пошевелив пальцами, Фазлуи выудил из шкатулки разорванную потемневшую цепочку. Она тихо звякнула, маг сморщился – и выронил тонкую нитку серебра.
– Как жив-то остался после такого… – тщательно вытирая руку платком, пробормотал сабеец.
И приказал принесшему шкатулку мальчишке-зинджу:
– Ну-ка положи эту штучку в тазик!
Любопытно таращась, арапчонок сгреб цепочку и бросил ее в воду.
Неглубокий таз из ханьского фарфора смотрелся на удивление глупо на этой террасе. Словно кто-то умывался да так и забыл здоровенную миску под колонной, и теперь все ходят-спотыкаются.
А Фазлуи принялся тереть бирюзу своего перстенька – несведущему глазу тот представлялся дешевой безделушкой. Плохое, нечистое серебро, грубоватая зернь оправы, плоский мелкий камушек – такой поделке даник цена, никто не позарится и другой раз не глянет.
– Выходи, сволочь! – строго приказал сабеец.
И требовательно постучал длинным ногтем по лазоревому кругляшику бирюзы.
Где-то под потолком щелкнуло. Запахи сырости и цветов – пруд давно не чистили, и вода изрядно пованивала на этой жаре – перебила грозовая свежесть.
– Вылезай, – спокойно сказал Фазлуи. – Попробуй мне покобениться – запру в кувшин и снова кину в реку, еще четыреста лет поплаваешь, глядишь, научишься манерам.
Из перстня стрельнул тонкий язычок пламени, и на ковре мгновенно расползлось черное жженое пятно.
