Сторож брату своему - Ксения Медведевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отведя душу, Афаф со всей силы пихнула мех и снова принялась равномерно бить им о трясущееся дерево. С древней акации облетали последние листочки. Женщина бросила ругаться и завела свое всегдашнее:
– О вы, которые уверовали! Будьте терпеливы в бедах и в сражениях! Будьте тверды перед вашими врагами, защищайте свои границы и бойтесь Всевышнего! Быть может, вы будете счастливы!
Два года назад очень уважаемый шейх из Лакика сказал ей, что чтение двухсотого аята третьей суры Книги очень помогает против мужниного пьянства. С тех пор Афаф за работой бормотала заключительные строки «Семейства Имран», пытаясь заклясть порок вечно хмельного Шаддада.
Тот, надо сказать, стойко противился Всевышнему и доброй воле жены и продолжал надираться раз в три дня. Он бы пил чаще, но здоровье не позволяло: после каждой попойки ему приходилось два дня отходить, жалостно постанывая посреди мужской половины шатра. Аккурат к утру третьего дня у Шаддада переставали болеть голова и трястись руки, он шел к бурдюку с лабаном, выливал его в таз и садился ждать, пока йогурт скиснет. Забродивший лабан, как известно, бьет в голову покрепче пузырящегося пальмового вина.
Тазика Шаддаду хватало до середины ночи, после чего он отправлялся буянить. Нынче, по осеннему времени, шатры стояли далеко друг от друга, так что несчастный пропойца зачастую не добредал до соседей, падал в паре сотен шагов от ближайшего костра и засыпал – а потом храпел так, что козы от страха блеяли.
– …бойтесь Всевышнего! Быть может, вы будете счастливы!
Впрочем, Афаф была не из тех женщин, которые лишь надеются на счастье. В ночь, когда Шаддад напивался пьяным, она объявляла себя разведенной и водила за шатер мужчин. Поскольку Афаф никого не укладывала в свою постель на женской половине, а выволакивала спальный ковер наружу, она полагала, что не изменяет мужу – ибо муж ее в такие ночи, строго говоря, отсутствовал в обоих мирах.
Косясь на равномерно лупящий о дерево бурдюк, Антара удвоил усилия по раздуванию огня. Рами, похоже, задремал под шерстяной накидкой. Посопев, юноша оторвался от полыхнувших желто-оранжевым веточек. Затем, помявшись и потерев покрасневшие от пепла глаза, доверительно прошептал:
– А я тут стихи сочинил… Поэма длинная вышла, послушаешь?..
Острые уши сумеречника даже не шевельнулись.
– Да ну тебя, – бормотнул Антара.
И, снова засопев, принялся водить ладонями над закипавшим огнем.
– Ну ладно. Читай, все равно не отстанешь… – лениво отозвался, наконец, Рами – не открывая, впрочем, глаз.
Юноша приободрился. На худом чернокожем лице проступило что-то сходное с мечтательным вожделением, ноздри раздулись. Скаля длинные белые зубы, он принялся декламировать:
Стычка с врагами – удел смельчаков с богатырской душою,Лишь малодушные в страхе бегут, не владея собой.Честно свой хлеб добываю всегда, и, пока не добуду,Голод готов я сносить и невзгоды, мириться с нуждой.Всадники знают, как верный мой меч неприятеля косит,В страхе враги, когда меч мой сверкает над их головой.Не обгонял я ни разу собратьев, охваченных страхом,И отступаю один из последних пред вражьей стеной.Видел я гибель, со мною она с глазу на глаз осталась.Солнце всходило, и мирный рассвет обернулся войной.Молвил я смерти: «Глоток мой последний, увы, неизбежен,Рано ли, поздно – к тебе мы приходим, как на водопой.Зря ты грозишься, я знаю и сам, что тебя не избегнуть,Нынче ли, нет – все равно уготован мне вечный покой».Сам становлюсь я пособником смерти, когда чужеземцыДревнюю землю мою осаждают несметной ордой…[21]
– Рукоблудие, – холодно прервал его Рами.
– Что?!..
– Рукоблудие. Про нужду и голод сказано со знанием дела, а войну ты упоминаешь зря. Ты хоть раз был в бою?
– Да я…
– В настоящем бою, Антара. Ты убил – сам – хоть раз в жизни?
Парень надул толстые розовые губы зинджа.
– Какие чужеземцы? Какие орды? Ты хоть знаешь, о чем пишешь?
– О карматах!
– Ты их видел?
Антара надулся еще сильнее. Но вдруг нашелся:
– Да я в битве у Аджи стрелы подносил!
– Ах, битва у Аджи-и-ии… – издевательски протянул сумеречник. – И сколько оборванцев насчитывало ваше славное войско? Десятка три могучих всадников верхом на облезлых верблюдах, да?
Антара взмахнул рукой так, что чуть не опрокинул котелок:
– Какая разница, сколько?!
И вскочил:
– Я хочу быть воином! Я уйду в фарисы!
– И что? Думаешь, Убай отдаст за тебя дочку?
– Я… да я…
– Наворуешь скотины?
– А почему бы нет!
– Твою Аблу сватают за купца из Дживы. Три тощих угнанных тобой верблюда не решат дела, – отрезал Рами. – Лучше займись рукоблудием.
– Да с чего ты взял?..
– Рукоблудие твое написано у тебя на лице, Антара, – наставительно сообщил сумеречник. – Равно как и то, что ты безобиден, как цыпленок. Какой из тебя фарис, юноша, не смеши меня…
Юноша закусил широкую розовую губу и отвернулся. Черный высокий лоб – ашшаритской, равно как и нос, лепки – наморщился.
– Ну ладно, – примирительно проворчал Рами. – Прости. Я хотел сказать, что не понимаю: чего тебе надо?
– Тебе не понять, – важно откликнулся юнец, величественно запахиваясь в рваный плащ.
Рами вылез из-под теплой абы и сел, зябко кутаясь.
– Нет, правда? Твой отец в тебе души не чает. Разве нет?..
– Сыну чернокожей шейхом не бывать, – пробормотал Антара, щурясь на яркие угли.
Рами фыркнул, зачерпнул горстью из мешочка и бросил в котелок высушенные комочки верблюжьего молока. Курут стали расходиться в кипятке остро пахнущим желтоватым месивом. По поверхности поплыли жирные масляные круги.
Антара, принюхиваясь, против воли сглотнул слюну.
– А оно тебе надо, шейхом быть? – безжалостно продолжил Рами. – Посмотри на своего отца – он не знает, куда сбыть бремя власти. Знал бы на кого – скинул бы…
– Ну… – все еще хмурясь, протянул Антара. – Тебе легко говорить, ты вообще хали – у тебя ни рода ни племени…
– Ааа… – беззлобно отмахнулся сумеречник. – Как скажешь. Кстати, вот про Аблу у тебя последние стихи ничего вышли.
– Это которые? – тут же приободрился Антара.
– Которые про голубку.
– У меня все про голубку, – мрачно уперся парень.
Сумеречник пожал плечами и прочитал:
Погляди на меня, каждый вздох мой, как пламя.Приближаться не надо – сгоришь ненароком.Улетай же! Быть может, ты встретишь в ХиджазеКараван кочевой на просторе широком.Он увозит красавицу, льющую слезы,Погруженную в думы о доме далеком.Заклинаю тебя, если встретишь ты Аблу,Погрусти, помяни обо мне, одиноком:«Он рыдал на лугу. Только слезы иссякли,И глаза исходили кровавым потоком».[22]
Закончив декламировать, Рами выжидательно покосился на собеседника.
Антара, тщательно скрывая прущее наружу тщеславие, сурово мешал в котелке палкой.
– Все, готово.
И блаженно принюхался. Потом, правда, вздохнул:
– Жалко, лепешки нет…
– Еще лепешки тебе, – фыркнул сумеречник.
– Ну хорошо, – не выдержал юноша. – А как тебе это:
Меткий лучник из бану суальКрай бурнуса откинет, бывало,Лук упругий натянет, и вмигТетива, как струна, застонала.Сколько раз он в засаде следил…
– Антара, – устало прервал его сумеречник. – Не прибавляй к рукоблудию ложь. Эти стихи написал Имруулькайс.
– Тьфу на тебя! – обиделся бедуин.
– Все-таки вы ворюги, все, поголовно, – покачал головой Рами. – Ворюги и ходячие зеббы, только ими и думаете.
Антара довольно заржал. И, утерев глаза рукавом, заметил:
– А что такого? Я ж мужчина!
Сумеречник только дернул плечом.
– Ну ладно, – бедуин яростно зачесал в волосах. – Ну хорошо. Вот ты у нас воин, да?
– Я хали, – усмехнулся сумеречник. – Которого племя держит у себя из милости.
– Неважно, – отмахнулся Антара. – Ты ведь воевал, так?
Рами пожал плечами: и что с того?
– Ну так прочитай мне свои стихи. Про войну.
Сумеречник долго смотрел на него – и Антара понял, что сейчас Рами скажет. У Стрелка была такая привычка: посмотреть-посмотреть, то ли как на страуса, то ли как на какашку, и спросить гадким голосом что-нибудь эдакое, с подначкой и приподвывертом.
– Антара, я не понял.
Ну точно, сейчас с пометом смешает.
Сумеречник продолжил:
– Ты вообще откуда такой взялся, дружище? Ты серьезно думаешь, что я – про войну – буду писать стихи?
– А что такого? – Антара начал закипать не хуже воды в котелке.
Похлебка, кстати, остывала, затягиваясь льдинками жира.
– Война – это мерзкая, отвратительная, причиняющая боль вещь, и вспоминать ее в стихах совершенно необязательно, – отчеканил Рами. – Как у вас говорят? Зеленый финик – не сладкий? Вот и с войной так, Антара. Нечего про нее в стихах писать. Тем более хвалебных. А ты всякую чушь бейт за бейтом городишь, потому что бой только издалека видел. Нет в нем ничего завораживающего взгляд поэта, Антара, это я тебе точно говорю.
