Сторож брату своему - Ксения Медведевич

В ответ этому кому-то с треском наподдали по уху:

– Помолчи! Дай стихи послушать!

– Прочитай стихи, Антара! – проорал кто-то сзади.

И Антара вскинул в руке копье и прочел:

Отчего эти слезы, я сам не пойму —Так бывает при встрече нежданной у нас.Мы за жизнь не боимся, люди бану суаль,Нам в бою безразлично, с кем сражаемся мы.Все, кто знает меня, все, кто видел в бою,Пусть расскажут, легко ли меня испугать![24]

Ответом ему стало потрясенное восхищенное молчание – а следом многоголосый, свирепый крик:

– Да благословит тебя Всевышний, Антара! По коням, храбрецы! Отомстим кайсам! По ко-ооня-яяям!!!..

Через несколько мгновений они с Рами остались на пустом истоптанном пятачке земли лицом к лицу. Сумеречник смотрел на юношу совершенно круглыми глазами. Затем выдавил:

– С ума сойти…

– Всегда рад спасти твою шкуру, Рами, – церемонно и вежливо ответил бедуин и приложил правую ладонь к груди.

– Я… благодарен, – Рами опустил глаза и очень смутился.

– Поехали, – гордо сказал Антара и тронул кобылу.

– Куда тебе-то ехать?!

Нет, вы подумайте! Он еще не унялся!

И Антара гордо развернулся в седле и сообщил:

– Навстречу славе. Навстречу славе и бессмертию в песнях, Рами.

На этот раз он поехал вперед, не оборачиваясь.

Несмотря на глухое ворчание, в котором Антара явственно разбирал не очень лестные о себе отзывы.

Когда они нагнали разбойников, юноша понял, что Рами был прав. Кругом прав.

Не стоило ему ехать.

Скакавшие впереди с ревом и звоном сшиблись с фарисами. Оглушающе злобные, пронзительные крики сумеречника слышались издалека. Ему вторили остальные – радостными возгласами и воплями. Ну да, у нас в становище никто так рубиться не умеет, это точно.

Среди каменных стен сухого русла метались крики, звон и ржание, эхо путало слух, на вскидывающей ноги лошади Антара изо всех сил держался в седле и страшно боялся упасть под копыта.

Над головой и по сторонам орали, скрежетало и звенело железо – словно кругом враги, и юноша судорожно оглядывался – нет, нет, вот, свои, свои, свои.

Свирепый клич накатил волной – и Антара не сдержал пуганого вопля.

На них бежали пешие фарисы с копьями!

Отчаянный визг лошади сказал все – убили кобылу, прямо под ним убили. Заваливаясь, Антара счастливо упал под брошенное копье, над ним мелькнула булава, он подставил древко, хрустнуло, фарис рухнул с пробитой стрелой шеей.

Кобыла упала на бок и визжала, взбрасывая копыта. Из пропоротого копьем брюха текло и вываливалось склизкое и извитое.

Горло бедняжке Антара перерезал джамбией мертвого фариса. Вокруг стало как-то пусто. Впереди в горловине вади стояла сплошная пылюка, закрывающая скудное рассветное небо. Там грохотали и вопили.

А Антара стоял над мертвой, огромной какой-то кобылой и смотрел на пыль, которая оседала на блестящий лошадиный глаз.

– Аааа… – послышался слабый стон. – Аааа…

Знакомый голос. Заглянув за лежавший поперек чьего-то тела труп, Антара увидел Муфида. Точно, он вторым ехал на соседней лошади, точно.

Из груди Муфида торчала длинная толстая стрела с ярко-зеленым оперением. Отваливая тяжеленный из-за доспеха труп фариса, Антара ее потревожил, раненый захрипел. На губах выступили кровавые пузыри.

Муфид скосил большие, запавшие глаза:

– Я ведь не умру? – прошептал.

Антара сглотнул, сел рядом и взял его за руку. Кругом лежали мертвые люди и лошади.

– Я ведь не умру? – опять пузыри на губах.

– Нет, – тихо ответил он. – Конечно, не умрешь.

Стрела покачнулась, Муфид захрипел.

– Ты тихонько лежи, – еще тише посоветовал Антара, пожимая холодеющую ладонь.

Муфид подергался и затих. Розовый пузырь лопнул на губах. На широко раскрытые глаза сеялась тонкая пыль.

– Бессмертие в песнях, говоришь?

Антара сглотнул и не сразу обернулся.

Рами стоял, устало опустив взлохмаченную голову. Лицо покрывала корка грязи и крови. Рядом стояла такая же понурая, с облипшей кровью гривой серая кобыла.

– Заверни его в бурнус, клади на седло, – тихо сказал сумеречник. – Копье оставь. Не бери.

Антара медленно кивнул и отпустил ладонь Муфида.

Авад ибн Бассам прищурился в восходящее, слепящее белым солнце.

– Видишь кого?

– Нет, отец, – жалобно отозвался Нуман.

Младшенький все еще дрожал и таращился в колышущийся усохшей травой горизонт. Обхватив себя за плечи, мальчик трясся на холодном утреннем ветру и не мог оторвать глаз от пустыни – а вдруг опять попрут. Нуман стоял на невысоком взлобье: оттуда лучше наблюдать за окрестностями.

Сколько людей ускакало вслед за Антарой, шейх так и не понял. Пока, во всяком случае.

Со вздохом Авад ибн Бассам посмотрел на уложенные рядами тела – кого-то прикрыли обрезком ковра, кого-то – чужаков большей частью – нет, и оскаленные, застывшие в крике лица безжалостно высвечивало солнце. В каменистую промоину на задах становища стаскивали труп за трупом – мужчин, женщин, детей. Кто-то орал: мол, врагов нужно бросить на съедение волкам и шакалам, но ибн Бассам воспротивился. Теперь нет ни врагов, ни своих – есть только мертвые тела, нуждающиеся в человеческом погребении. Так он сказал. Такова была мудрость, завещанная ему отцом: не отступай от заповедей людей и всегда отдай человеку человеческое.

Ибн Бассам старался не смотреть вправо. Между длинными ковровыми свертками – слева Хайфа, справа веселушка-хохотушка Суха, лежал сверток покороче. Над ним, раскачиваясь взад-вперед и тихо подвывая, сидела Фиряль. Покрывало сползло, открывая тронутые сединой волосы. Незаплетенные пряди трепал равномерно свистящий ветер.

Авад отвернулся. Он сам нарек малыша – Омейр, долгожитель. А мальчик и седьмой весны не увидел, вон как судьба распорядилась. У Фиряль уже половины зубов не было – понятное дело, старшей жене было уже далеко за тридцать – и сына она рожала тяжело, долго потом в горячке лежала. Авад думал уж еще одну жену сватать – но нет, крепко сбитая, сильная Фиряль выжила. Даже грудью сына откормила. Но и он, и жена знали – больше у них детей не будет. Куда уж, скоро совсем старухой станет.

Сморгнув – не хватало еще слезу пустить, – Авад вздохнул. Начертал калам, как судил Всевышний, что тут говорить. Жалко мальчика, смышленый был. А жену молодую взять придется, это теперь дело решенное.

– Видишь кого?

– Н-нет, отец, – стуча зубами, отозвался Нуман.

И стал судорожно запахивать великоватый, с плеча Антары, бурнус.

Сверху, шурша щебенкой, стащили еще два трупа. Оба из нападавших.

– Это не кайсы.

Авад аж вздрогнул, до того тихо подошел старый Рашад.

– Ты воистину прав, о шейх, – почтительно отозвался он.

– Это фарисы. И на всех – один и тот же знак.

Старик медленно погладил пятнистой от возраста рукой бороду. Про знак они говорить не стали – чтобы не приваживать зла. Да и что тут было говорить, все и так ясно.

Разорив Ятриб, карматы взяли такую добычу, что им не хватило верблюдов – золото вывезти. Они ободрали золотые пластины с купола Джума-масджид, выломали золотые решетки в махсуре – рассказывали, что трофеи заставили нести самых знатных пленников из числа хашимитов, потомков Али, мир ему. На награбленное в Ятрибе золото карматы могли нанять и вооружить хоть тысячу фарисов. И натравить их на кого угодно.

– Многих не хватает, – так же тихо продолжил старик.

Ибн Бассам лишь низко наклонил голову: знаю, мол.

Народу фарисы переловили видимо-невидимо. Детей, правда, в последний момент бросили, не стали связывать и на верблюдов грузить. И быстро погнали всех на восток, к землям племени мутайр. Про мутайр говорили, что они давно и прочно в союзе с карматами. Впрочем, то же самое говорили и про руала.

А сумеречник с Антарой подбили пару десятков самых отчаянных голов – в основном тех, кто лошадью во время боя разжился, – поскакать за ними. Отбивать пленных.

Авад этот план не одобрил, хотя фарисы угнали и мать Нумана. Он не любил ввязываться в безнадежные предприятия. А два десятка сорвиголов против сотен хорошо вооруженных головорезов – это дичь, глупость и верная смерть. Женщин всегда можно прикупить, они еще детей нарожают. Тем более, впереди зима, да еще после такого бесплодного страшного лета. Колодцы вдоль старой караванной дороги пересыхают один за другим, и кто знает, может, халифским наместникам и их гвардейцам снова взбредет в голову обвинить во всем бедуинов. И придется опять отдавать все до последней козы, да еще и детей в придачу. Так что, если Всевышний судил кому-то погибнуть или попасть в рабство к карматам – значит, на то воля Всевышнего. А в племени и без того достаточно голодных ртов.

– Отец! Они возвращаются!

Нуман счастливо визгнул и припустил вниз с вершины дюны навстречу воинам.

Авад степенно одернул рукава бишта и стал медленно подниматься вверх по склону. Пуская вниз шипящие змейки песка и стараясь не оступиться, подумал: если Антара остался жив, он, ибн Бассам, сделает все, чтобы отвадить глупого юнца от дружбы с сумеречником. Поэт, горе-забияка, птицы у тебя в голове, о Антара, а это не дело. А за лаонцем – Авад это чувствовал – клубилось что-то… тревожное. Нехорошее что-то шло за ним по пятам. Так что нечего Антаре вокруг него увиваться и рассказы слушать. И стихи писать тоже пора заканчивать. Надо, в конце концов, женить парня. Вон хоть на дочери погибшего сегодня ночью Давада.