Улица Ангела - Джон Пристли

Все это было сказано таким дружеским тоном, что мистер Смит не мог обидеться на «старую прачку». Он вышел из кабинета, убеждая себя, что мистер Дэрсингем прав, и почти пристыженный тем, что не разделял его неожиданной бодрой уверенности. Однако факт оставался фактом: его по-прежнему мучили сомнения. В тоне мистера Дэрсингема было нечто, коробившее его. Не нравилось ему, что тот так легко отмахивается от мистера Голспи. Тут что-то неладно. Мистер Смит чувствовал, что мистер Дэрсингем ведет неверную политику в отношении мистера Голспи. Что это говорил Тарджис со слов дочери Голспи? Мистер Смит спрашивал себя, не лучше ли сказать об этом мистеру Дэрсингему, но тотчас отказался от такой мысли. Мистер Дэрсингем знает, что делает. Он говорил так уверенно. Он даже слишком подчеркивал свою уверенность. Мистер Смит был настолько робкий человек, что ощущал даже легкую тревогу, наблюдая у иных такую торжествующую уверенность в себе. Нет, осторожность прежде всего!

Он сел за свой стол и раскрыл счетные книги, чтобы проверить, сколько причитается мистеру Голспи, и на целый час с головой погрузился в это занятие, чувствуя себя как дома в хорошо знакомом мирке неизменных чисел и сбалансированных итогов, мире, где нужно только иметь терпение, и тогда все получается правильно, великолепно.

5

— Ну, как чувствует себя мистер Бененден? — спросил мистер Смит. Была среда. Он зашел в лавку, возвращаясь после завтрака в контору, и застал толстушку-племянницу Бенендена на том же месте за прилавком.

Она его узнала, сначала улыбнулась, предвкушая возможность поболтать, потом пригорюнилась, вспомнив, что темой будет пострадавший дядя. Но в конце концов сумела примирить одно с другим.

— Не особенно хорошо, благодарю вас. Теперь, когда он в больнице и его как следует осмотрели, у него нашли кучу всяких болезней. Он никогда не ходил к докторам, он им не верил, знаете ли, а ведь это глупо… Дело не только в том, что его переехали (хотя он сильно пострадал): доктора говорят, что с ним плохо. Может быть, придется делать операцию.

— Какая неприятность! А чем же он, собственно, болен?

— Право, не могу вам сказать. Вы знаете, как в больницах: если они и знают правду, они ее нам не говорят. Я была у него в воскресенье и рассказывала про лавку и кто приходил и все такое. Вы не мистер Бромфилд, нет?

— Нет, моя фамилия Смит.

— Мистер Смит. Да, да, он и про вас вспоминал.

— Неужели? — Мистер Смит почувствовал удовлетворение, как всякий человек, когда его отмечают. — Наверное, спрашивал, заходил ли я, да? Пожалуйста, передайте ему, что я очень огорчен этим несчастьем. Скажите, что улица Ангела без него как будто не та, и я надеюсь, что он скоро вернется.

— Хорошо, передам. — Толстуха нерешительно помолчала. — Знаете что, мистер Смит, если у вас случайно найдется свободные полчасика, вы могли бы навестить его! Сегодня приемный день. От трех до четырех. Мама пойдет туда к половине четвертого, а вы могли бы до этого зайти на минутку, только поговорить с ним немного и развлечь его, он будет так рад. Но может быть, вам некогда?

— Не знаю. — Мистер Смит подумал, посмотрел на часы. — Пожалуй, схожу. До больницы близко, я быстро вернусь. Где он лежит?

Девушка дала ему точные указания, а он кстати вспомнил, что ему нужно зайти в контору Брауна и Горстейна, совсем близко от Олд-стрит. Можно сперва в больницу, потом туда. В конторе день сегодня не хлопотливый, и у него еще останется три четверти часа на то, чтобы до конца занятий провернуть все мелкие дела.

В три часа он был уже перед новым зданием больницы с бесчисленным множеством окон за голубыми занавесками. Когда он переходил дорогу, ему бросилась в глаза слева какая-то громада на фоне неба, и, очутившись на тротуаре, он остановился и посмотрел туда. Это был собор Святого Павла. Никогда еще он не казался мистеру Смиту таким грандиозными величественным: это было почти пугающее зрелище. Он ни разу не видел собора на таком близком расстоянии, и ему казалось, что он видит его в первый раз. Он как будто очутился в незнакомом городе и испытывал удивление, как человек, увидавший чудо, и потом весь день, пока он не вернулся в контору, это чувство не оставляло его. Обширная площадь между главным подъездом больницы и Смитфилдским рынком была запружена телегами, едущими с рынка, полна запахов мяса, а в двери больницы вливался поток людей, всё больше женщин, с бумажными пакетами и букетиками цветов.

Все это было так ново для мистера Смита, который за много лет ни разу не лежал в больнице и не бывал в такой большой. Люди входили туда, словно в какой-то фантастический отдельный городок внутри большого Лондона.

Мистер Смит прошел под аркой и оказался на большом квадратном дворе с фонтаном посредине. Здесь кипела такая же суета, как на рынке, — но суета совсем особого рода. Врачи в белых халатах и студенты без шапок выбегали из бесчисленных дверей или входили внутрь. Сиделки снежными хлопьями мелькали по двору, а кое-где можно было увидеть и больного, неподвижно простертого в коляске, которую везли куда-то. Одного провезли очень близко, и мистер Смит увидел лицо, словно вырезанное из желтой кости, и широко раскрытые глаза с непонятным взглядом. Это было страшно. Все это место — городок белых халатов и безмолвия среди грохота большого города — вызывало в нем жуткое чувство. Он готов был поклясться, что знакомая легкая боль опять тикает где-то внутри. И минуту-другую ему не верилось, что он только зритель, один из взволнованных посетителей, толпами приходивших сюда из внешнего мира, тех, кто здоров, кто работает, ест, пьет, курит, ищет наслаждений, ходит по улицам. Он чувствовал, что не сегодня-завтра и он будет лежать на такой же кровати с колесиками.

Он до сих пор как-то не отдавал себе отчета в том, что увидит Бенендена в постели. Смутно рисовал себе больницу и Бенендена в ней, но, в сущности, Бененден представлялся ему всегда за прилавком — знакомым туловищем, которое начиналось от второй пуговицы жилета и кончалось старомодным высоким воротничком, крахмальной манишкой без галстука, растрепанной седоватой бородкой и очками с толстыми стеклами. За все время их знакомства мистер Смит ни разу не видал Бенендена не за прилавком и мог бы думать, что у него совсем нет ног. Теперь, подойдя к белой кровати, он увидел еще меньшую часть Бенендена, но и то, что он увидел, потрясло его. Нельзя сказать, чтобы Бененден имел очень больной вид (он никогда не выглядел вполне здоровым), — нет, просто он стал совсем другой. Мистер Смит чуть не рассмеялся, такой идиотский вид был у головы Бенендена, выглядывавшей из-под одеяла. Казалось, Бененден вздумал сыграть дикую шутку.

— Здравствуйте, мистер Бененден. Ваша племянница сказала, что вас можно навестить. Как вы себя чувствуете?

Огромные глаза за очками медленно обратились на него, и лицо собралось в складки от усилия улыбнуться.

— Рад вас видеть, мистер Смит. Очень любезно с вашей стороны, что навестили меня…

Это было похоже на ряд легких взрывов, как будто обычный голос Бенендена поднялся на одну-две октавы и выходил отдельными вспышками.

Мистер Смит видел, что Бененден серьезно болен. Каждое движение мускулов лица, каждое его слово были так медленны, как будто ему сначала нужно было долго обдумывать их. И хотя он совсем недавно покинул свою лавку, создавалось впечатление, что он отсутствовал долгие годы, исколесил весь земной шар и даже переменил подданство. Он больше не принадлежал к тем, кто работает, движется, суетится. Он был гражданином этой огромной больницы, этого государства в государстве.

— Вовсе нет, — возразил мистер Смит, стараясь говорить весело, но так, чтобы эта веселость не казалась утрированной. — Ничуть. Я очень хотел вас видеть. Меня ужасно поразил случай с вами. Как же вы себя чувствуете?

— Нехорошо, мистер Смит. Нехорошо. Скверно.

— Мне очень грустно это слышать, мистер Бененден. Видно, несчастный случай отозвался на вашей нервной системе?

— Нет, дело не в этом, — возразил Бененден медленно, тоном оракула. — Они говорят, что у меня внутри все не в порядке. С сердцем неладно. С почками неладно. Многого мне не говорят. А когда скажут что-нибудь, так думают, что это для меня новость. — Глаза за толстыми стеклами засветились чем-то вроде гордости. — Ничего нового они мне не откроют. Я мог бы это самое сказать им гораздо раньше, мистер Смит. Да, и даже побольше. Я уже много, много лет знаю все.

— Да неужели? — На лице мистера Смита выразилось беспокойство и огорчение.

— Да. Врачи не скажут мне ничего нового насчет моего сердца. С ним дело дрянь. Я знал очень многих людей, которые падали замертво на улице, хотя сердце у них было здоровее моего. Я много лет замечаю, что оно работает неправильно. То же самое с почками, — и они никуда не годятся. Но заметьте, мистер Смит, тут дело не только в почках. Надо обратить внимание и на печень. А врачи это пока упускают. Но я еще ожидаю, что они придут к тому же выводу, к какому пришел я. Я молчу. Пускай сами додумаются. Не сегодня-завтра этот молодой доктор обратит внимание на мою печень, и тогда его ждет новый сюрприз. И это еще не все, далеко не все.