Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

стиле одеждой слетала и служебная озабоченность партийными поручениями, поскольку они оставались прежде всего обычными женщинами, несмотря на то, что в другое время они имели право распространять свои пристрастия в области моды и даже изобразительного искусства на подведомственных партийных и беспартийных женщин и мужчин. В целом они походили на жен номенклатурных работников по туалетам и экстерьеру, иногда уступая им, но и ничуть не реже превосходя их. За свои труды, помимо морального удовлетворения от возможности управлять низами, они имели виды на неплохие должности в государственных учреждениях, право на получение повышенной персональной пенсии и проведение отпуска в санаториях и домах отдыха, принадлежащих ЦК КПСС, ЦК компартий союзных республик и обкомам КПСС, не говоря уже о прикреплении к закрытым продуктовым магазинам, закрытым же поликлиникам и о льготном получении квартир. Таким образом, они считали, что обеспечивали себя со всех сторон удачнее, чем большинство работающих женщин, и в значительной мере были правы, платить же обязаны были только принадлежностью к своему «избранному кругу», что тоже не без основания считали немалым достоинством своего положения и бытия.

Впрочем, Михаила их выгоды интересовали достаточно мало. Важнее было другое – то, что подразумевалось в строке из Роберта Бернса: «Полковника Леди и Джуди О¢Греди сестры по духу, а также по телу». В ней «Полковника Леди» ничего не стоило заменить на «партийную леди». В постели уже не разобрать, с какой идеологией в башке существует женщина, обходится ли вовсе без нее, если мужчина приводит ее к общему сексуальному знаменателю. Тогда и прическа, сделанная в закрытой партпарикмахерской, будет распущена и растрепана по прихоти секспартнера (не обязательно партсекретаря), жаждущего всяческой распущенности не только в части волос, упавших на голые плечи и грудь. А от одежды из партателье на женщине тогда и вовсе ничего не останется – разве что пикантные комбинации, кружевные пояски и черные чулки, привезенные любовником из загранкомандировки. Какие уж тут могут быть мысли об идеологии – проникнуть бы поскорее в подпартийную суть…

Михаил невольно рассмеялся над собой. От какой бы точки ни отправлялись его рассуждения, они раньше или позже, но все равно непременно приводили его к мыслям о женщинах и любви. Это и впрямь свидетельствовало о том, что внутренне он не изменился с молодых лет, что ментальность его сохранилась примерно в том же стиле, какой она была у героя его любимого анекдота: «Рядовой Иванов! О чем вы думаете при исполнении государственного гимна?» – «О бабах!» – «Как так?» – «А я всегда о них думаю».

Долгая разлука с женой только обостряла интерес к этой теме. Мысли подобного рода были настолько желанны и приятны, что они почти не покидали головы, да и гнать их от себя никак не хотелось. Михаил с трудом мог представить, как удавалось сдерживать себя добровольным пустынникам, отшельникам, особенно учитывая то, каким ударным воздействиям подвергалась их изнуренная постом и одиночеством психика. Аморальные соблазны испытывали их буквально на физическую прочность. Неужели они не возносили себя над ними, а лишь подавляли их в себе?

Заботясь о вступлении в Лучший и Вечный Мир, Божьи люди жертвовали самыми желанными из возможных обретений в этом мире, на грешной Земле. Неужели им виделось что-то лучшее? В это верилось очень мало. Человеческая фантазия более чем ограничена, и представить себе нечто, существенно превосходящее образы от действительности, люди не в состоянии. Искоренители порнографии во все века были обречены на поражение, ибо пытались уничтожить самое прекрасное и привлекательное из всего, что может впечатлить людей. В их-то собственной жизни бывало ли что-нибудь памятней тех образов и поступков, которые они силились запретить всем другим?

Чем, кроме ханжества, питался их психозный пафос?

Шизофренической раздвоенностью сознания для себя и других? Боязнью остаться непрощенными Господом Богом за художества, которые прежде они себе позволяли? Или элементарным непониманием того, что не плоть уводит человека с пути истинного, а его глубинная внутренняя психическая суть, в подчинении которой на самом деле находится эта самая «греховная плоть»?

Что ни говори, а хорошо и со вкусом сделанная порнография пробуждает не только похоть (а часто даже и не столько похоть), потому что вводит в поле зрения эстетический эталон и служит своеобразным магическим зеркалом мечты, которая в голове еще не дозрела – и только потом она служит технологической инструкцией для тех, кто менее сведущ в сексе в сравнении с порногероями. Короче, непаскудная порнография всегда будет привлекать к себе, являя людям сокровенное и драгоценное, если вообще не бесценное, обостряя в эманациях чужих вожделений еще и свое собственное.

Среди всего откровенно отснятого и написанного в сексуальной сфере нередко встречались и настоящие художественные шедевры, теряющиеся, правда, среди моря банальных сюжетов и сцен. Но такова была судьба вообще любого искусства, а уж в том, что создание возвышенных сексуальных образов – тоже искусство, Михаил никогда не сомневался. В данном деле у них с Мариной существовало полное взаимопонимание, и нравилось или не нравилось им в общем одно и то же, и это лишний раз подтверждало, что не только главные встречные чувства соединяют их, что есть еще и множество других менее заметных или вовсе невидимых нитей, определяемых общностью предпочтений, укрепляющих их союз. Они делились друг с другом впечатлениями и мыслями совершенно откровенно, независимо от того, относились ли они к предметам приличным или неприличным с точки зрения «общепринятой морали» и не боясь потерять из-за откровенности свое лицо. А ведь это многим, очень многим мешает достигать гармонии в браке, когда люди равняются не на друг друга, а на абстрактную эталонную мораль. И это вместо того, чтобы обретать свое счастье вновь и вновь, вновь и вновь, вновь и вновь…

Малооблачная ночь с яркой луной, озарявшей Реку и береговую тайгу, казалось, требовала для своего описания никак не меньшего таланта, чем тот, с каким Архип Иванович Куинджи изобразил «Ночь над Днепром». Михаил долго смотрел, как небольшие темные облака, озаряясь по кромке золотом, проплывают мимо сияющего диска, иногда заслоняя его, и как облачные тени движутся по освещенному склону, где лунные отблески приобретали зеленоватые оттенки разной яркости, зависящей от плотности облаков.

Вид этого дикого места в свете луны вызывал в памяти не только шедевр Куинджи, но и еще что-то, менее определенное, однако вспомнить, что именно, Михаилу не удавалось.

Потом, забравшись в палатку, он долго лежал без сна на спине, глядя в полупрозрачный потолок, на который ветви ближних лиственниц отбрасывали тени, и силился найти общность зрелища, которым только что заворожено любовался, с ночными видами из других походов. Где еще лунный свет будоражил душу, обогащал представления о бесконечном разнообразии бесценных картин бытия, наблюдаемых в прямом смысле слова в подлунном мире?

На Кольском, недалеко от устья Стрельны, когда восходящая Луна на своем огромном краснозолотистом диске запечатлела чернью силуэт вершины ели, росшей на куполообразном холме?

На береговых скалах и воде Белого моря в стылую сентябрьскую ночь в Чупинской губе? На скально-лесистых островах Северной Ладоги? Или на гребнях вершины Белала-Каи над альплагерем «Алибек»? Или на гигантской стене Уллу-тау? Но ведь не только там Луна вызывала к жизни мистерию света, в котором, казалось, плавилось золото и серебро! Тогде где? В музее – нет, если не считать Куинджи. Может, на какой-нибудь выставке? «На выставке?» – насторожился Михаил – и вдруг вспомнил. То была выставка живописных произведений сотрудников института, которая была один-единственный раз организована профкомом. Экспозицию разместили в фойе старинного особняка, где на первом этаже располагались большой и малый конференц-залы, а на втором – фонд нормативно-технических документов. Как раз в этом фонде и работали оба автора работ, особо привлекших к себе внимание Михаила. Одного звали Николай Семенович, второго, точней, вторую – Людмила Федоровна. Михаил был лишь очень поверхностно знаком с этими коллегами, но после осмотра выставки он счел своим долгом высказать им свое восхищение.

Николая Семеновича (он был кандидатом химических наук) приятно удивило, что Михаил первым делом похвалил не ту его работу, о которой говорили все (на ней была изображена Лестница Успеха – недвусмысленная аллегория безжалостной карьерной конкуренции), а другую – «Трамвай №11». Ее главными персонажами были теснящиеся на остановке мокрые зонтики, на которые отбрасывали тусклые отблески редкие уличные фонари. Чувствовалось, что подходящий к остановке трамвай ждут давно, что люди продрогли в уличной сырости и мечтают поскорей добраться до своих домов, в которых их может ждать тепло и уют – или хотя бы что-то, их напоминающее. Но до этого им еще придется штурмом, в давке завоевывать себе место в вагоне, чтобы затем в спрессованном состоянии доехать до своей вожделенной остановки. Польщенный отзывом, Николай Семенович поделился тогда с Михаилом тем, что из-за «Лестницы успеха» у него уже были неприятности с директором. Пестерев вызвал его к себе в кабинет и прямо высказал свое решительное несогласие с тем, как Николай Семенович представляет себе положение дел в институте. На полотне по редким перекладинам лестницы карабкались, тесня и сбрасывая,