Современный шведский детектив - Пер Валё

— Это ведь вроде из книги? Я, кажется, читал…

— Да, — улыбнулась она. — Это Хемингуэй… «Фиеста»…

— Точно. Я знал, что… — Слова замерли у него на губах.

В вестибюле Улофссон справился у дежурной, в каком отделении лежит Стефан Стрём.

— Из-за чего он попал к нам?

— Пострадал на прошлой неделе в автомобильной катастрофе.

— Так. Одну минуту. — Она набрала какой-то номер. — Алло? Это из приемного. Стефан Стрём у вас лежит? В вашем отделении жертвы дорожной катастрофы?.. Да… Да… Подождшс секундочку. — Она прикрыла трубку рукой. — А кто им интересуется?

— Полиция.

— А-а… Алло. Тут трое из полиции и с ними дама… Да.

Она опять надолго умолкла, слушая собеседника. Взглянула на Биргитту Стрём, потом сказала:

— Подождите… — и опять прикрыла ладонью трубку. — Вы родственница?

— Я его жена.

— О-о… Вы слушаете? Здесь его жена… Да, понимаю… — Она повесила трубку. — Дежурная сестра проситвас поднягься в отделение.

— Куда именно?

Она объяснила. И в голосе, и в интонации ее было что-то странное.

Хольмберг заметил это и нахмурился.

Лифт доставил их наверх; у дверей ждала медсестра.

— Вы из полиции?

— Совершенно верно.

— А это фру Стрём?

— Да, это я.

— Меня зовут сестра Улла.

— Здравствуйте…

— Прошу вас, идемте.

Они двинулись за ней. Сначала по коридору, потом она подвела их к какой-то двери и открыла ее.

— Проходите, пожалуйста.

— Он здесь? — спросила Биргитта Стрём.

— Нет…

Они вошли. Это был кафетерий.

— Как же так? Где он? — повторила Биргитта Стрём. Глаза ее расширились, и в голосе зазвучали решительные нотки: — Что это значит? Что-нибудь не так?

— Садитесь, фру Стрём. Она опустилась на стул.

— Мне очень жаль, фру Стрём. Но он умер… Биргитта медленно встала, не отрывая глаз от медсестры.

— Умер… — прошептала она. — Умер…

— Да.

Сестра взяла ее за плечи, усадила на стул и вызвала свою коллегу.

— Ждите здесь… Я схожу за доктором Гольдбергом. Она ушла.

Хольмберг быстро обменялся взглядом с Улофссоном и кивнул на Биргитту.

Улофссон молча поднял указательный палец. Хольмберг вышел в коридор и окликнул сестру:

— Что случилось? От чего он умер? И когда?

— Поговорите с доктором Гольдбергом. Сейчас я его приведу. Потерпите немного.

Появился доктор Гольдберг: маленький полный пыхтящий мужчина в белом халате. Дыхание не то, как у курильщика, не то, как у астматика.

— Я — ассистент уголовной полиции Хольмберг. Скажите, от чего он умер?

Доктор Гольдберг пожал Хольмбергу руку.

— Ни от чего. Он покончил самоубийством. Врач говорил с датским акцентом.

— Самоубийством?.. И когда это случилось?

— Сегодня ночью. Утром его нашли мертвым. Вены на руках были перерезаны ножом, который он получил, чтобы чистить апельсины.

У Хольмберга задрожали колени. Это уже чересчур.

Сначала ненависть — ненависть к человеку, стрелявшему в Бенгта.

Потом все переменилось: яснее и яснее вырисовывался образ стрелявшего — и ненависть угасала, обращаясь в ничто.

А теперь новый удар — самоубийство.

Погоня за человеком, медленно выступающим из тьмы. Погоня из ненависти, из одной только ненависти, не дающей сомкнуть глаз.

И вот они, наконец, разыскали его…

— Может быть, поговорим попозже, — предложил Гольдберг. — Мне надо к фру Стрём.

Улофссон и Вестерберг тоже вышли в коридор, и все трое стали ждать.

Биргитте Стрём сделали инъекцию успокоительного и уложили на кушетку.

— Стрёма привезли к нам в тяжелом состоянии, — сказал Гольдберг. — Он был без сознания; скверный перелом бедра, повреждение черепной кости, смещение позвоночника и тяжелые ожоги, потому что его машина загорелась. Мало-помалу он пришел в себя, но был слишком слаб, чтобы сознавать что-либо. Только в воскресенье он начал говорить, и выяснилось, что он не помнит ни того, что с ним стряслось, ни того, где он находится. Вчера он чувствовал себя сравнительно неплохо и поболтал с сестрами. А вечером ему принесли два апельсина и нож, чтоб их очистить. Его мучила сильная жажда, он много пил, а фруктовый сок в таких случаях очень полезен. И вот утром его нашли мертвым. Постель была залита кровью.

— Ночная сестра ничего не заметила? — спросил Хольмберг.

— Очевидно, нет. Он натянул простыню и одеяло до подбородка, а руки спрятал под ними. Только когда пришли его будить, то… н-да…

Он развел руками.

Некоторое время все молчали.

— Еще нашли письмо.

— Письмо?

— Да вот, — кивнул врач, — лежало в ящике ночного столика. На конверте надписано: «Биргитте». Думаю, там письмо. Во время обхода вчера вечером он попросил ручку и бумагу. Конверт я не вскрывал.

— Можно нам взглянуть?

— Не знаю… его жена…

— Она его получит, — сказал Хольмберг и посмотрел на конверт. — Гм, адреса-то нет.

— Адреса нет.

— Он что-нибудь говорил о родных?

— Только, что хочет написать жене.

Глава двадцать пятая

Хольмберг прочитал письмо.

Там были ответы на все «как» и «почему».

«Однажды вечером я встретил Фрома. Неожиданно столкнулся с ним в городе. Я спросил, как обстоят дела, принял ли он уже решение и есть ли у меня шансы получить работу. Он ответил, что об этом и речи быть не может. Молол насчет ответственности перед фирмой и перед клиентурой и что я отнюдь не подходящая персона для такого солидного поста. Потом завел про мои политические взгляды. Такое впечатление, что он с каждой минутой распалялся и в конце концов почти прокричал, что фирме, право же, не нужны всякие там уголовные леваки. Он-де звонил своему знакомому в полицию и навел справки. Думаю, он не собирался называть имя того человека, но в запале оно нечаянно сорвалось с языка. Кончилось тем, что Фром повернулся и ушел. Сказал только, что, мол, благодарит покорно за таких работников. „Левацкий подонок“ — вот как он меня обозвал».

Хольмберг покачал головой и передал письмо Улофс-сону.

Вестсрберг заглянул Улофссону через плечо.

— «…быть безработным не привилегия. Это кошмар, — тихо прочитал Улофссон. — Это равнозначно полному лишению права на существование…»

Он умолк.

— Бедняга, — медленно проговорил Вестерберг.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Хольмберг, усаживаясь на стул возле койки.

— Ничего… Будь я проклят, здесь велят вставать и ходить уже на другой день после операции. Но сейчас все о'кей, — сказал Удин. Облаченный в толстый белый халат, он лежал на постели.

— Отлично. Я пришел сказать тебе, что все кончилось.

— Поймали?

— Да как тебе сказать. Он умер…

И Хольмберг сообщил, что произошло.

— Вот это да, будь я проклят! И все это ты узнал из письма?

— Не совсем. Поговорили с его женой, с соседями — ну и постепенно сложилась более или менее полная картина.

— Он действительно собирался после покушения на Бенгта покончить с собой?

— Так написано в письме. Вот, смотри сам. — Хольмберг вытащил из кармана письмо и прочитал: — «…Выстрелив в Турена, я решил умереть. Погнал на машине в Мальме. Думал там пустить машину в море и исчезнуть, утонуть. Застрелиться духу не хватило. Но, выехав на шоссе, я увидел скопление горящих автомобилей и понял, что произошел несчастный случай. Тогда я до отказа выжал газ и врезался прямо в этот костер. Но неудачно, потому что снова очнулся, в больнице…»

Хольмберг опустил руку с письмом.

— И тогда он попросил нож, чтобы очистить апельсины.

— Гм, — буркнул Удин, разглаживая усы. — И за всем этим стояла ненависть… будь я проклят, странныймир… честное слово…

— Студенческий мир.

— Не только.

— Знаю, что не только.

Четверть часа спустя Хольмберг собрался уходить.

— Послушай, — начал Удин.

— Да?

— По-моему, вы с Севедом меня невзлюбили. Хольмберг застыл как вкопанный, но промолчал, ожидая, что еще скажет Удин.

— Уж больно вы ершились, — продолжал тот.

— Брось ты. Мы были измотанные и…

— Щепетильные? Из-за Бенгта? Хольмберг пожал плечами.

— Видишь ли, ты был слишком уж посторонний во всем этом, если тебе понятно, что я имею в виду.

— И чересчур много работал языком, да?

— Брось, — сказал Хольмберг. — Увидимся до твоего отъезда.

Он закрыл за собой дверь, спустился на лифте вниз и вышел на залитую солнцем улицу.

Глава двадцать шестая

Мартин Хольмберг чувствовал какую-то пустоту внутри.

Севед Улофссон был уже не в силах ненавидеть Стефана Стрёма.