Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

Место для святилища волхвы выбирали долго. Ходили, смотрели, слушали землю, подолгу глядели на небо, ожидая знаков. Снова шли и снова смотрели и слушали.

Выбрали наконец. Как вышли на эту поляну, неожиданно яркую среди темной чащи, заметили лесной ключик, так, не сговариваясь, оба решили — здесь. Родничок — это подарок заботливой Мокоши, не иначе. Только она по женской своей природе всегда внимательна к мелочам. Ратень аккуратно почистил ключик, сделал над выходом навес-срубик, углубил отводное русло. Еще радостней зажурчал родничок, дарил вкусную воду со сладким привкусом и бодрящим холодом земного чрева. В чарном деле и вода должна быть особой, речная или дождевая, допустим, уже не подходит, нет в ней необходимой силы.

Потом начали обустраиваться. Сами, не прибегая к помощи мужиков, срубили жилую избу, поставили клети для припасов. На капище волхвы все делают своими руками, это их место, их руки должны его обиходить.

Затем Тутя и Ратень приступили к главному. Взялись резать деревянные чуры богов. Ратень сильно и быстро вымахивал топором, вырубая из бревен головы и тулово. Тутя после него несколькими особыми ножами наносил положенную резьбу и символы. Высших богов делали, как положено, высокими, средних — в рост человека.

Долго возились. Рубили, резали, для крепости вымачивали готовые чуры в особых растворах. Но сделали, воздвигли идолов на поляне, оживили их жертвенной кровью и волхвованием. Конечно, пройдет еще немало времени, прежде чем чуры оживут окончательно. Оба волхва знали: боги пока только присматриваются к своему новому обиталищу, пробуют новые деревянные глаза и растягивают рубленые рты. Они, бессмертные, никогда не торопятся…

Тут и баба Шешня подоспела со своим звонкоголосым подарком.

Что тут теперь судить, чей он? Все одно родич, ученик и наследник потаенных знаний, которые передают волхвы от поколения к поколению, перенося их из прошлого в будущее, подумал мимоходом Ратень. Старый Олесь сгорел, а молодой Сваня в скором времени народился на свет — это ли не знак свыше? Чье семя легло в основу — это еще полдела, чей дух семя направил — вот что важно!

Задумавшись об этом, Ратень привычно вспомнил про Сельгу. Сам не заметил, как перетек мыслями на тайную свою любовь. Не одна весна уже миновала, казалось бы, угомониться пора, перестать облизываться, как на позавчерашнюю сметану. А все равно щемит в груди, как подумается о ней. И больно, и сладко от этой боли. Не знаешь уж, смеяться или плакать над тем. Он — бывалый, опытный, когда-то ходивший в дружинниках у самого князя Добружа, теперь — вещий волхв рода, сохнет по чужой девке, словно безбородый юнец. И избавиться не может от этого наваждения, вот ведь какая штука…

Ратень почесал давний шрам поперек лица, всегда зудящий у него при волнении, начал шумно втягивать воздух сквозь стиснутые зубы, заполняя грудь до самого низа. Еще старый Олесь учил — так, успокаивая дыхание, можно и себя успокоить…

Успокоился наконец. Отогнал вредину. Что можно мужикам — волхвам неуместно. Волхвы баб только по делу полощут, когда нужно заронить в волосатую пашню семечко новой жизни. А просто так с ними не катаются, не расходуют живу-силу на баловство, она на иное нужна. Ратень перетек мыслями на нужные дела и совсем успокоился, Только глубоко внутри остался тлеть маленький, саднящий огонек несбывшегося. Последним усилием воли он заставил себя не думать о ней, очистил голову, отпустив мысли по течению Реки Времени…

Просто наблюдал, как Тутя и Сваня, большой и малый, вместе возятся по хозяйству.

Парнишка был совсем еще крошечным, баба Шешня быстро избавилась от него. Надоел, что ли? С нее станется…

Парень оказался смышленым. Волхвы уже начали понемногу обучать его древнему письму-глаголице и десятичному счету. До чарных таинств, до волшебных обрядов дело, понятно, не доходило, мал еще, но и это не за горами. Сваня уже разбирал по именам всех старших богов, с удовольствием слушал про их свершения. С ним, Ратнем, разговаривал голосом, а с Тутей-молчальником они иной раз и так понимали друг друга, общаясь взглядами и прикосновениями. Иной взрослый так не поймет, как он, радовался Ратень. Похоже, скрытому, беззвучному языку волхвов долго учить мальчишечку не придется. Вот и сейчас, видел он, щуплый Тутя только посмотрел на него, и мальчонка мигом соскочил с места, побежал к родниковому срубу, зачерпнул воды берестяным ковшом. Играя, отвлекся, сунул ручонки в ледяную струю, залился счастливым смехом, радуясь искрящимся брызгам. Потом вспомнил о поручении, снова схватился за ковш, побежал, бережно неся воду двумя руками.

И упал.

Стрела ударила парнишку точно под сердце, проткнула щуплое тельце, вышла из спины хищным окровавленным жалом… Покатился по траве берестяной ковшик, разлилась чистая вода по земле, сверкнула каплями и погасла… Это Ратень увидел ясно, отчетливо, во всех мельчайших подробностях, словно Дажьбог нарочно на несколько мгновений придержал коло времени от вращения своими огромными, жилистыми руками…

Ратень не успел заметить, откуда на святой поляне появились талы. Показалось ему — отовсюду. Словно из-под земли выросли, из травы поднялись, с деревьев попрыгали.

Только что было тихо, обычно вокруг, лист единый не шелохнулся, хвоинка не колебалась, ни одна птица не прервала привычного щебетания. И вдруг, сразу, в единый миг поляна наполнилась визгом, гомоном и подвывающими, словно волчий рык, криками. Охотники талов, числом, наверное, около трех десятков, сразу заполонили капище. Скалили зубы, хватали, тащили, что подворачивалось под руку. Все одеты в мохнатые, лоснящиеся от жира шкуры, с тонкими копьями, маленькими круглыми щитами, с костяным топорами и деревянными дубинами-палицами, из которых торчали звериные клыки. Проворные, низкорослые, угрожающе раскрашенные черными, зелеными и красными полосами по смуглым лицам, они, как бестелесные бесы, сновали сразу всюду…

Потом Ратень понял, что Сваню убили сразу, как бесполезного несмышленыша. Его самого и Тутю талы захотели захватить живьем. Вот уж воистину лесной народ, как звери живут, лес их и за людей не считает, даже не опасается, потом думал Ратень. Ведь как подкрались, даже они, волхвы, ничего не почувствовали! Может, был бы жив старый Олесь, упредил бы, ведающий был старик, как есть вещий…

Впрочем, все мысли пришли к нему уже много спустя. А пока мыслей не было, ничего не было, только старая, казалось бы, давно уже забытая боевая ярость ударила в голову пенной, недобродившей сурицей. Виденье маленького Свани, пронзенного длинной стрелой, так и плясало перед глазами, разжигая сердце и туманя голову. Он почувствовал, как затряслись руки от бешеной, разрушающей ярости, как налился давний шрам густой кровью и ему стало нее равно, что будет с ним самим…