Айседора Дункан: роман одной жизни - Морис Левер

— Сергей, в каком ты состоянии… Что тебе надо?

— Пришел за статуей.

— Какой статуей?

— Деревянной, — отвечает он, икая. — Коненков сделал.

— Она наверху, в комнате. Но взять ты ее не можешь. Она моя.

— Нет, моя. Во-первых, это я изображен, так? Значит, моя.

— Ладно, но ты не в состоянии нести статую, она очень тяжелая. Зайдешь за ней в другой раз.

— Нет! — закричал он. И, оттолкнув Айседору и Шнейдера, кинулся, шатаясь, наверх по лестнице. По дороге схватил канделябр, стоявший на столике, и со всей силой швырнул его в Айседору, но не попал. Со второго этажа донесся шум перевернутых стульев, разбиваемых ваз и зеркал. После продолжительной паузы он появляется, прижимая к груди огромный деревянный бюст. Спотыкаясь на каждой ступеньке, начинает спускаться. На полпути цепляется ногой за ковер, теряет равновесие и падает с лестницы, ударившись головой о перила. Айседора кидается к нему с криком:

— Сергей! Дорогой мой!

Он встает, неверным жестом отстраняет ее и поднимает лежащее неподалеку дубовое бревно, из которого скульптор грубо вырезал бюст двадцатилетнего поэта. Направляется к двери на подгибающихся ногах.

— Сергей! Оборачивается.

— Сергей, предупреждаю. Если ты еще раз переступишь порог этого дома, все будет кончено. Навсегда, Сергей. Навсегда!

Он молча вышел. Через несколько секунд она услышала с улицы звук падения. Кинулась вниз, но Шнейдер удержал ее, взяв за руку:

— Не ходите! Он может убить!

Айседора вырвалась, побежала к двери как безумная, спустилась с крыльца. Фонарь бледным пятном освещал ночную улицу. Она дошла до перекрестка, но никого не увидела. Уже хотела вернуться в дом, когда заметила темный предмет в канаве. Это была деревянная скульптура. Лицом к небу поэт улыбался звездам.

ГЛАВА XXIII

«Берлин, 20 октября 1924 г.

Дорогая Ирма!

Я на грани самоубийства. Германская печать настроена ужасно враждебно. Ко мне здесь относятся как к агенту на службе у правительства Советов. Чувствую себя такой одинокой, что готова вернуться в свою ужасную комнату на Пречистенке. Поистине в Европе жить невозможно. Люди, с которыми я подписала контракт, оказались жуликами. Менеджер скрылся со всей выручкой. Если бы ты знала, как я скучаю по своей стране, по Советской России! Я часто пою в одиночестве „Отречемся от старого мира“. Этот старый мир давно уже умер.

Повсюду мне отказывают в визе по причине моей „политической принадлежности“. Но какая у меня политическая принадлежность? Хотелось бы знать!»

Получив письмо, Ирма задумалась, правильно ли она сделала, начав переговоры о турне в Германии в отсутствие Айседоры. Она считала, что будет лучше дать ей возможность выехать из России и отвлечься ото всего, что связано с этой страной, от разочарований, неудач и страданий. И еще это была единственная возможность окончательно удалить ее от Сергея. Прежде всего ее надо спасать, любой ценой, даже против ее воли.

Когда Ирма подписывала контракт от ее имени, Айседора выполняла свои последние обязательства в России после разрыва с Сергеем. Турне в отвратительных моральных и материальных условиях по Волге, Туркестану и Уралу. Ожидание поездов на вокзалах целыми сутками, занавеси и бутафория отправлялись куда угодно, но не по адресу, и часто Айседора вынуждена была танцевать в греческой тунике среди декораций для комедий Гоголя. Она пыталась ездить на автомобиле, но единственный драндулет, который ей предложили, развалился на повороте, а она осталась с ушибами и синяками. Вместо гостиниц ей чаще всего приходится ночевать в избах с весьма относительными удобствами, спать на грязных досках, воюя с вшами и мышами. В большинстве сел, через которые она проезжала, не было ни мыла, ни зубной пасты, ни одеколона. Поскольку ресторанов нет, вся труппа вынуждена довольствоваться столовыми, где царит чад от подгоревшей пищи. К тому же население Оренбурга, Самарканда или Ташкента в жизни не слышало имен Листа или Вагнера и ничего не понимало в танцах Айседоры. Поэтому было много пустующих залов и случаев полного провала.

Айседора вернулась в таком угнетенном состоянии, что, узнав о подписанном Ирмой контракте на месячное турне по Германии, восприняла эту весть как избавление. После разрыва с Сергеем и поездки в российскую глубинку она испытывала почти физическую потребность вновь окунуться в европейскую культуру. С помощью Ирмы и Шнейдера в те несколько дней, что оставались до отъезда, к ней вернулись уверенность в себе и чувство юмора, которые всегда поддерживали ее в самых трудных испытаниях.

Но тут же пришло разочарование. Немецкая публика, когда-то восторженная, теперь отвернулась от нее. Ей безразлично прозвище «большевички», а вот тот факт, что на концертах мало народу, действительно огорчает ее. Особенно когда она читает в газетах критические отзывы такого рода: «Танцы Айседоры Дункан похожи на красиво падающие разноцветные осенние листья, напоминающие полные очарования сумерки, предшествующие ночи… Остались лишь воспоминания о прежней Айседоре. Великолепная пластичность тела сохранилась, но она уже не очаровывает своим порывом. Ее жизненная сила ослабла». Конечно, она не может удержаться от речей после каждого представления и расхваливает достоинства Советской России. Одна из газет напечатала: «В Советской России она испортила свое искусство, поставив его на службу идеям коммунизма».

Журналист Георг Зельдес встретился с ней в захудалой гостинице, из которой она даже не может выехать, потому что нечем расплатиться по счету. Находит ее располневшей, с мутным взором, в руке — стакан джина.

— У меня нет больше сил, — признается она. — Не могу даже вернуться во Францию, чтобы продать мой дом, потому что меня считают большевичкой и не дают визу. Мне остается только продать для издания любовные письма. А у меня их около тысячи. Могу хоть сейчас показать.

Тяжело встает, поправляет шаль, наброшенную на красную тунику, отбрасывает пряди волос, спадающие на щеки, пошатываясь, идет к комоду, открывает ящик и вынимает пачки пожелтевших растрепанных бумажек.

— Вот. Смотрите… Эти — от Крэга… эти от д'Аннунцио… К сожалению, письма от Есенина остались в России. Как вы думаете, много мне дадут издатели за эти письма?

— Конечно… Но где ваш супруг?

— Сергей? Не знаю… Ах да! Он уехал на Кавказ… Он написал мне, что хочет стать вором, бандитом… в общем, чем-то в этом роде, чтобы набраться впечатлений, которые он потом поместит в свои стихи.

— Вы развелись?

— Да нет! А знаете почему? — воскликнула она со смехом. — Потому что конторы загса закрываются в полдень. А поскольку мы не спали по ночам, то всегда опаздывали. Если бы не это обстоятельство, мы бы давно развелись, а потом опять поженились бы, и так много раз.