Приручить Сатану - Софья Бекас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, вскоре Надя сама возобновила беседу.
— Есть знакомые в Ялте? — спросила она, надевая Еве на плечо рукав тонометра. Некоторое время девушка осмысливала услышанное, тщательно прокручивая в голове каждое слово, потому что думала она сейчас не очень хорошо, а затем ответила:
— У меня направление в больницу Николая Чудотворца. Там были знакомые: три пациента и пара врачей…
— Почему «были»?
— Лечилась четыре года назад. Не знаю, как там сейчас.
Надя понимающе хмыкнула.
— А что за врачи? Помнишь имена?
— Одну помню очень хорошо, потому что мы быстро сошлись — моя ровесница, — а второго так, скорее как образ, а не как конкретного человека. Даже не уверена, был ли он на самом деле или нет.
— Имя ровесницы помнишь?
— Дунечка… Рыжая такая. Всё время с пучком ходила, и глаза у неё были будто заплаканные.
— Евдокия… Знаю такую, знаю. Она и сейчас там работает, так что вы ещё обязательно встретитесь.
Рукав тонометра с силой сжал плечо, заставив Еву невольно поджать губы.
— Да что же вы все друг друга знаете… — прошептала, как ей показалось, Ева. — Куда не пойду, сплошные знакомые… Никуда от вас не спрятаться…
Надя снова хмыкнула, на этот раз несколько презрительно.
— Что ж поделать — мир тесен! Дуня моя коллега, а в округе Ялты больниц не сказать чтобы много. Ну, а теперь спи, потому что путь тебе предстоит не близкий.
— Волчица… — только и успела прошептать, расплывшись в улыбке, Ева.
Надя сделала Еве укол, и после этого она уже не просыпалась до самой больницы Николая Чудотворца.
***
Еве опять снился сад. Высокие тёмно-синие кипарисы уходили высоко вверх и, казалось, терялись своими верхушками среди белых и пушистых, как вата, облаков. Неширокие аллеи без начала и конца, посыпанные мелким гравием, переплетались между собой, словно клубок ниток, запутывались, образовывали лабиринт и уже никогда не выпускали того, кто один раз зашёл на их опасно красивую территорию. Ева была рада, что снова оказалась здесь, потому что раньше сад снился ей довольно часто, но в последнее время куда-то «пропал», так что она даже соскучилась по нему: это место всегда казалось ей родным и знакомым, она совершенно точно была здесь когда-то… Только она об этом не помнила.
Ева сидела под большим раскидистым платаном. Шёлковая густая трава приятно ласкала ноги, тёплый ветер шуршал ещё не пожелтевшими широкими листьями, и его песня незаметно сливалась с шёпотом просыпающегося на рассвете моря. Море… Где же оно? Где-то там, за кипарисами, кедрами, платанами, за розовыми кустами, за лабиринтом аллей и пустынной набережной. Оно зовёт её, ждёт, когда она вскочит на ноги, осторожно раздвинет розовые кусты и босиком побежит по посыпанным гравием дорожкам навстречу её обсидиановым волнам, отливающим в лучах восходящего солнца полупрозрачным изумрудом. А там… А там никого, только солнце, горы, море и маленький белый кораблик на границе между небом и водой.
Ева осторожно встала, будто боялась кого-то разбудить. Горное эхо донесло до неё чьи-то голоса: у подножия спящих великанов кто-то пел или разговаривал, но в таком случае разговаривал очень мелодично, потому что беседа показалась Еве музыкой. Один голос был мужской, другой — женский; их смазанный разговор напомнил Еве щебетание птиц, и она поспешила в сторону гор.
Ева плутала долго, ориентируясь по звуку, пока не вышла к небольшой поляне, на которой, словно зонтики, в шахматном порядке росли яблони и вишни, и притаилась за пышным кустом роз. На поляне были Бесовцев и Аглая: они танцевали, кружась между стволами деревьев, как между колоннами, периодически останавливались, чтобы передохнуть, но затем снова принимались танцевать, вкладывая в движения все свои силы и энергию. Ева увидела за их спинами крылья, причём у Аглаи они были иссиня-чёрные, в цвет волос, а у Бесовцева — тёмно-серые, будто грязные; иногда они высоко подпрыгивали и замирали в воздухе, и вправду напоминая птиц.
— Потерпи, — задыхаясь, прошептал Бесовцев, когда они в очередной раз остановились отдышаться. — Ещё немного порепетируем и пойдём домой.
— Я устала, — так же прошептала Аглая и прислонилась спиной к дереву. В месте, где она коснулась головой коры дерева, побежали зелёные побеги, а ещё через пару мгновений распустились нежно-розовые бутончики.
— Зацепки поставишь, — сухо заметил Бесовцев, на что девушка недовольно цокнула, но всё же отошла от яблони.
— Зачем так много репетировать? Мы хорошо танцуем.
— Мы первая пара на балу и обязаны танцевать соответствующе. Наш танец должен воодушевить гостей, понимаешь? Нам надо станцевать так, чтобы у всех присутствующих в зале вскружило голову от наших движений и весь оставшийся вечер у них было праздничное настроение. А для того, чтобы сделать это, нужно приложить немало усилий.
— Зачем это делать? — капризно спросила Аглая, обходя протянутую руку Бесовцева. — Почему у всех обязательно должно быть хорошее настроение? Ну грустно кому-то и грустно, зачем его веселить? Пусть грустит.
Бесовцев опасно прищурился. Он по-настоящему разозлился.
— «Пусть грустит»? — ядовито протянул он, оборачиваясь на Аглаю. Девушка растерянно остановилась и посмотрела на него широко раскрытыми глазами. — «Пусть грустит»?! Слышал бы тебя сейчас отец. Благодаря ему мы сейчас имеем этот сад, стоим здесь и танцуем, а не прикованы к этим скалам, — Бесовцев качнул головой в сторону гор. — Он еле добился возможности нашего независимого существования, проявил такие таланты дипломатии, какие ещё не видел свет, возвёл из пепла отдельный мир, а ты!.. «Пусть грустит»! Когда тысячелетия назад мы стояли на этом же месте плечом к плечу и боялись представить, что будет дальше, уныние и скорбь были для нас самыми страшными бедствиями, потому что они заставляли нас опускать руки, забывать то, ради чего мы боролись, гнить заживо и душой, и телом! Гордыня заставляла нас отворачиваться от руки помощи, которую нам протягивал архистратиг, чревоугодием мы пытались заглушить душевный голод, а ты говоришь: «Пусть грустит»! Гнев заставлял нас рушить то, что мы только построили, завидовать тем, кто остался на Небесах, с горящими от алчности глазами отбирать у ослабших собратьев последние крупицы золота, будто на них можно было купить утерянный покой, забыть, что такое настоящая любовь… Твой отец — величайшей силы душа, и знаешь почему? Потому что он смог обуздать все эти грехи, превратить пожирающие нас изнутри беды в человеческие пороки, установить ту самую пресловутую гармонию добра и зла… Сложно жить в мире, где только Рай — спокойное и тихое место, а всё остальное — хаос из всевозможных грехов. И твой
