Королева Виктория - Кристофер Хибберт

Лорд Галифакс, комментируя упрямство и нервозность королевы, стал поговаривать о каких-то «признаках невменяемости», однако ни у кого не было никаких серьезных оснований для беспокойства, поскольку при сходных обстоятельствах в прошлом королева всегда вела себя подобным образом. Поэтому не было нужды опасаться за ее психическое здоровье. И тем не менее королева строго приказала Дженнеру сообщить лорду Дерби, что «любое вмешательство в личные дела и попытки оторвать ее от привычного образа жизни неизбежно скажутся на душевном состоянии и могут привести к сумасшествию».

Уильям Дженнер согласился, что нервная система королевы представляет собой «некоторое помешательство», с которым практически невозможно справиться. Он понимал, что ее склонность к уединенному образу жизни и фактическому затворничеству является результатом чрезмерного «нервного напряжения». Дженнер неоднократно указывал, что она слишком много работает с государственными документами и постоянно следит за почтой, причем не только в королевском дворце, но и в своей летней резиденции в Балморале, где должна больше отдыхать и развлекаться, а не работать. Даже сама королева признавала, что должна «выезжать на свежий воздух по меньшей мере два раза в год». Сэр Теодор Мартин, шотландский писатель и биограф, неоднократно подтверждал, что королева слишком много времени уделяет своим бумагам. Однажды он растянул ногу, когда катался на коньках по льду острова Уайт, и королева сидела с ним долгими зимними вечерами и читала ему книги, «как будто была его заботливой матерью». Кроме того, Мартин находился при королеве в Осборне и видел, как много она занимается государственными бумагами, которые «доставлялись из Лондона два раза в день в двух огромных картонных коробках».

«С половины восьмого утра, — рассказывал он А. Дж. Манби, — и до начала первого ночи она постоянно находится в своей комнате и работает с документами. Небольшие перерывы она делает только для приема пищи, да еще полчаса отдыхает после ужина, когда кто-то читает ей любимые книги». Дженнер прекрасно понимал, что королева склонна переоценивать свою занятость и поэтому использует государственные дела в качестве предлога, чтобы уклониться от публичной деятельности. Так, например, королева жаловалась старшей дочери, что «слишком перегружена государственными делами» и не выносит «шума и волнения», которые являются неизбежными спутниками любой публичной активности.

При этом она признавала, что далеко не всегда «чувствует себя плохо». Именно поэтому генерал Грей часто называл королеву за глаза «королевской симулянткой», а лорд Кларендон ехидно подмечал, что королева нашла себе прекрасное оправдание «делать только то, что она хочет, и не делать того, чего не хочет».

Однако Дженнер был убежден, что за всеми истерическими припадками королевы кроется вполне реальное стрессовое состояние, которое создает у нее ощущение собственной болезни и к тому же дает возможность избегать надоедливых публичных выступлений. Даже самое обычное появление королевы на публике могло обострить ее душевное состояние и привести к усилению нагрузки на ее нервную систему, и без того изрядно потрепанную тяжелыми переживаниями последнего времени. Иначе говоря, чрезмерная перегруженность королевы рутинной работой могла привести действительно к «серьезному нервному срыву», справиться с которым было бы очень трудно. Дженнер просил не забывать о том, что королева Виктория — всего лишь бедная слабая женщина, убитая горем невосполнимой утраты, обладающая от рождения слабой нервной системой и находящаяся под постоянным давлением безотлагательных государственных дел. Она просто физически не может выполнять все возложенные на нее публичные обязанности и не получает от своих министров никакой защиты, хотя и считает себя вправе рассчитывать на нее.

Простые люди в Англии стали ворчать, что королева предпочитает отсиживаться в своем дворце; кроме этого, поползли слухи, что она давным-давно умерла, а правительство скрывает данный факт от ее подданных. Лорд Торрингтон, один из придворных королевы, жаловался генералу Грею, что «большая опасность» кроется в том, что народ начинает забывать о существовании не только королевы, но и всей монархии. Дескать, «невежественные массы» могут прийти к убеждению, что отныне монархия не имеет никакой ценности. «В Лондоне нет ни единого торговца, — полагал Торрингтон, — кото-рый считал бы для себя опасным, если бы королева не появилась на публике в течение некоторого времени». Однако для простых людей присутствие королевы на публичных мероприятиях означало сохранение традиций и соблюдение общественной безопасности и порядка. Газеты тут же подхватывали все сплетни и усиливали недовольство народа материалами о затворнической жизни королевы. Так, например, газеты «Глоуб» и «Таймс» резко критиковали королеву за то, что она удалилась в свою летнюю резиденцию Балморал, а ее министрам приходилось преодолевать шесть миль, чтобы решить даже самые пустяковые вопросы. Королева просила генерала Грея «подробно сообщать ей о таких статьях, однако потом совершенно забыла об их существовании». А один из депутатов парламента даже потребовал объяснений на этот счет и сделал официальный парламентский запрос насчет того, «намерено ли правительство ее величества, исходя из соображений здоровья правящей королевы, а также ее комфорта и спокойствия, посоветовать ей отречься от престола и передать власть принцу Уэльскому».

Предложение парламентской оппозиции вызвало со стороны королевы весьма характерный для нее протест.

Она считала для себя очень важным, чтобы вопрос «о состоянии ее здоровья» был закрыт «раз и навсегда». Вопрос этот чрезвычайно прост: в весеннее время здоровье и нервная система королевы требуют «краткосрочного» отдыха и свежего горного воздуха для полноценного отдыха. «В противном случае она просто не выдержит напряжения и окончательно сляжет. И если народ не понимает существующего положения дел, она вынуждена будет оставить управление страной и передать все руководство принцу Уэльскому». Нет никаких сомнений, что страна требует присутствия королевы в Лондоне в любой момент времени... но королева не может позволить себе такого удовольствия... Внешний вид королевы обманчив, и никто почему-то не верит в то, как сильно она страдает».

В марте 1864 г. на ограде Букингемского дворца появился огромный плакат, извещавший прохожих, что «это королевское здание останется в своем нынешнем качестве или будет продано с молотка в зависимости от состояния дел его последней обитательницы».

Той весной королеву все-таки убедили в необходимости личного присутствия на открытии цветочной ярмарки в Королевском саду, а в июне она позволила себе прокатиться в открытой карете от Букингемского дворца до Паддингтона и была чрезвычайно довольна, что простые люди все еще помнят о ней и радостно приветствуют на улицах города. Хотя, конечно, поездка была для нее «очень болезненной», так как напомнила о более счастливом прошлом. За две недели до этой знаменательной поездки она получила письмо от бельгийского короля Леопольда, который настоятельно рекомендовал ей почаще появляться на публике. Прекрасно понимая эффект, который окажут на нее такие действия, он напомнил королеве, что принц Уэльский и его супруга, проживающие сейчас отдельно в прекрасном дворце Мальборо-Хаус с прислугой, количество которой уже перевалило за сотню человек, очень часто появляются на публике и принимают участие практически во всех общественных мероприятиях. Сопровождаемые красочно разодетыми придворными, «они не упускают ни единого случая напомнить о своем существовании и заставить говорить о себе».

Следуя мудрому совету дядюшки не допустить того, чтобы наследник престола и его жена затмили саму королеву, она с удовлетворением отмечала, что люди останавливались на улице, чтобы посмотреть на проезжающую мимо них королеву и поприветствовать ее взмахами рук. При этом многие молодые люди бежали за ее открытой каретой, чего никогда не делали, завидев на улице принца Уэльского и его жену.

Однако когда речь зашла об открытии парламента, королева даже и слушать о том не захотела. На предложение открыть работу парламента в 1864 г. она откровенно заявила премьер-министру, что «об этом не может быть и речи». Она неохотно соглашалась выполнять эту функцию даже тогда, когда рядом был ее «любимый и дорогой муж» — постоянная опора и поддержка в подобных делах. Но даже тогда королева заметно нервничала и беспомощно озиралась по сторонам, а сейчас, когда осталась одна, она просто не выдержит такой нагрузки. Открытие работы очередного состава парламента всегда было для нее тяжким испытанием. Она «ужасно боялась депутатов, страшно переживала перед выступлением и испытывала невыносимую головную боль, причем не только перед Выступлением в парламенте, но и после окончания этой церемонии».