Профессор Вильчур - Тадеуш Доленга-Мостович

Однако Емел ничего не знал. Прочел письмо и пожал плечами.

– Если его так тянет в Вильно,- сказал он,- значит, во время своего лечения там познакомился с какой-нибудь девочкой.

– Глупости говорите,- скривилась Люция.

– Потому что,- с невозмутимой уверенностью продолжал Емел,- если бы речь шла обо мне, то у вас не было бы сомнений в том, что я погряз где-то в дороге по случаю открытия какой-нибудь исключительно привлекательной корчмы. А он ведь не поклоняется Бахусу. Но вам следует знать, что, кроме Бахуса, миром правит только Венус (Венера), ну добавим к ним еще Меркурия. Таким образом, вы сами рассудите, кому из двоих – Меркурию или Венере – мы должны быть благодарны за легкомысленную прогулку нашего приятеля.

Она, разумеется, не задумывалась всерьез над этими нелепыми предположениями Емела и решила поговорить с Кольским. Ей это казалось кстати и потому, что у нее таким образом появлялась возможность показать ему письмо профессора, полное лестных слов о Кольском.

– Честно говоря, пан Янек, я не должна была бы показывать вам это письмо, а то ведь вы еще, чего доброго, зазнаетесь,- шутила она.- Но вы здесь как бы в отпуску, поэтому прочтите уж.

Кольский действительно был несколько смущен похвалами в свой адрес. Не менее его удивило решение профессора остаться в Вильно. Что касалось операции, он сказал:

– Я не вижу в этом ничего удивительного. Такие вещи можно делать одной рукой при умелой помощи двух специалистов. А там ведь было достаточно хирургов, давно работающих с профессором. Я не хвастаюсь, но я сам ему не один раз ассистировал и точно знаю, что означает каждое его движение, или что я должен сделать. Что же касается Вильно, то ему просто захотелось отдохнуть. Возможно, появился какой-либо шанс получить какие-нибудь субсидии для этой больницы. Да и вообще у каждого человека есть свои личные дела, о которых не рассказывают даже самым близким.

– Как вы думаете, пан Янек, мне следует написать в Вильно?

Кольский сделал неопределенное движение рукой.

– Я думаю, что скорее нет.

– Почему?

– Потому что если бы профессор ждал ваше письмо, то, по всей вероятности, указал бы адрес врача, у которого он остановился. Вы знаете этот адрес?

– Нет,- ответила Люция.- Но его легко установить. Доктор Павлицкий, вероятно, имеет список врачей. Впрочем, я знаю, в какой больнице работает доктор Русевич.

– Однако мне кажется, что профессор не ждет вашего письма, иначе не забыл бы об адресе. Профессор всегда обо всем помнит.

– Это правда,- согласилась Люция, и вопрос, таким образом, был решен.

Пребывание Кольского могло действительно походить для него на отпуск. К тому же и погода исправилась. Прекратились дожди, и первые в этом году легкие заморозки сковали болотистые дороги и тропинки. Сейчас они могли совершать длинные прогулки в окрестностях. Люция сводила его в лес, на кладбище, где была похоронена жена Вильчура, в городок и еще в несколько наиболее живописных мест. Гуляя, они подолгу разговаривали. Подавленность Кольского исчезла без следа. К нему вернулась прежняя энергия, способность интересоваться подробностями, веселый смех и шутка.

– Действительно ли здесь так серо и нудно" как вам вначале казалось?- спросила Люция с легкой иронией.

В ответ он посмотрел ей в глаза и взглядом сказал, как изменилось его мнение.

В один из дней она, как бы между прочим заметила:

– Видите, пан Янек, обо всем можно забыть.

– Разумеется,- согласился он.- Но есть и исключения. Мое пребывание здесь навсегда останется в моей памяти.

– Это вам только кажется. Со временем и в соответствующих обстоятельствах оно забудется так, как выветрились те переживания, которые угнетали вас в Варшаве. Мне кажется, что они уже выветрились бесследно.

– Слава Богу, совершенно, и следа от них не осталось.

Люция рискнула спросить:

– А она?

– Что она?

– Ну, та женщина, она так же легко забыла о вас?

Он рассмеялся.

– Неизмеримо легче. Я убежден, что уже через час после нашего расставания она забыла обо мне.

– Значит, не любила.

Он нахмурился.

– Эта женщина вообще не понимает значения слова "любовь", хотя на устах у нее оно чаще, чем другие.

– Почему чаще?

– По той простой причине, что принадлежит ее… ремеслу. Понимаете? Это слово может произноситься одному человеку… А если, скажем, десяти…

– Ах, вот как,- прошептала Люция.

– Только сейчас я понял, что не имел права ничего требовать от нее, потому что сам я ничего не мог дать ей. Видите, панна Люция, это была глупая ошибка с моей стороны. Я думал, что принимаю лекарство, а это был даже не наркотик. Обычная отрава.

Некоторое время они шли молча.

– К счастью, – повторил Кольский,- от этого не осталось и следа.

Люция спросила:

– Не понимаю только, что могло склонить вас к этому досадному приключению?

– Как раз поиск наркотика.

– Согласна. Но вы ведь могли сделать лучший выбор.

– У меня, панна Люция в этой области так мало опыта, что… Впрочем, это уже прошлое, о котором мне хотелось бы забыть.

– Однако, зная вас, я не могу поверить, что вас с этой женщиной не связывал хотя бы какой-то незначительный роман.

Кольский кивнул головой.

– Конечно, но это была лишь иллюзия, заблуждение, результат самовнушения и внушения тоже. Видите ли, утопающий и за соломинку хватается. К счастью, рана оказалась не столь угрожающей и научила меня быть более осторожным в будущем.

Люция уже давно догадывалась, что речь здесь идет о пани Добранецкой. В письмах Кольского того периода она иногда встречала такие выражения, которые определенно не могли принадлежать ему и были как раз в стиле пани Добранецкой. И сейчас она радовалась, почувствовав ту неприязнь, которую питал Кольский к своей бывшей любовнице. Люция всегда считала Добранецкую женщиной злой, коварной, способной на самые подлые поступки. Это она организовала гнусную кампанию против Вильчура. Однако в глубине души ее задел тот факт, что Кольский мог любить ее и одновременно завести роман с той женщиной. Люция не страдала манией величия, но считала себя более привлекательной, чем Добранецкая. Она, бесспорно, была моложе Добранецкой, не говоря уже о разнице в этических нормах. Поэтому Люция почувствовала себя оскорбленной самим сопоставлением с Добранецкой, кроме того, хотя она не призналась бы себе сама, все-таки ей было жаль Кольского.

– Словом, вы стали антифеминистом?- спросила она.

– О нет. Это было бы преувеличением. Во всяком случае, мне бы не хотелось возобновлять поиски наркотика.