Парад планет - Евгений Филиппович Гуцало

было исполнено достоинства и любви. От его сияния засветились лица родных, радиаторы старых тракторов, и Хома услышал голос, который показался ему гласом небесным. Добрый дух попросил Хому вспомнить все наиважнейшее, что было в его жизни, и не просто вспомнить, а воссоздать прямо тут, в поле, перед добрым духом и перед людьми, которые ушли в небытие и теперь смотрели на грибка-боровичка из этого небытия. И только Хома вознамерился подчиниться властному доброму духу, сотканному из струения света, и выполнить все, что он просит, как почувствовал, что все это время пребывал в полете и теперь приблизился к какой-то пронзительно-непостижимой для сознания границе, к стене, и все-таки понял, что именно тут и пролегает граница между жизнью и смертью — и не столько между жизнью и смертью, сколько между жизнью земной и жизнью потусторонней. Эта граница влекла его к себе, будто роковая пропасть, Хома вот-вот уже должен был пройти сквозь стену, но животворящая сила в его существе боролась за жизнь, и сознание подсказывало, что ему не надо переходить ужасающую границу, для него еще не пришла пора. И Хома почувствовал, как пронзительно-непостижимая стена отдаляется от него, как в далекий туман осеннего яблоневского поля отступает добрый дух, сотканный из света, отступают и расплываются лица родных и знакомых, пошарпанные тракторы старых марок, как он возвращается по длинному и темному коридору, — и вот он уже опомнился и открыл глаза…

Опомнившись, раскрыв глаза и мигая желтовато-молочным светом фар, Хома опять ощутил себя тракторозавром, который стоит в сумрачном и сыром помещении среди неподвижных агрегатов. Но он был тракторозавром, который обеспамятел от неожиданной встречи с родной жинкой Мартохой, и поэтому утешился слабой радостью при мысли, что не умер, что видит ее возле себя. Тем временем Мартоха, накачав в ведро воды из колонки, обмыла ему колеса, металлические бока, плеснула на стекло кабины, приговаривая:

— Куда ни глянь, весь в грязи!

— Эге ж, Мартоха, — вздохнул Хома, — стал я невмивака[15], будто попова собака.

— Видно, что руки мыл еще тогда, когда мать в корыте купала, — бормотала Мартоха, протирая тряпицей заляпанные фары. — Или механики ходят за тобой такие, что не способны ни к чему, где сядешь, там и слезешь.

Смыв жирный чернозем с металла, с резины и стекла, из которых состояла нижняя ходовая часть тракторозавра, Мартоха — раскрасневшаяся, со счастливым блеском в медовых глазах, с помолодевшими от румянца щеками — стала осторожно протирать ручку кабины, но, поскольку к Хоме стала возвращаться его чувствительность, прикосновение женских пальцев вызвало у него щекотку, и грибок-боровичок в улыбке разомкнул уста.

— Смеялись моего батька дети, а с ними и я, — пошутил тракторозавр Хома, к которому постепенно возвращались находчивость и исконное яблоневское любомудрие.

Наконец Мартоха открыла дверцу кабины и, стесняясь и отводя взгляд, осторожно примостилась на сиденье. У тракторозавра Хомы дыхание перехватило от ее близости, и, вцепившись худыми пальцами в рулевое колесо, он заплакал. Да и какой тракторозавр не заплакал бы, почувствовав рядом не просто родную жену, а и привлекательный запах домашнего уюта, от которого давно отвык.

— Не плачь, — шептала Мартоха, гладя ладонью его щетинистую щеку.

У Хомы сердце билось, как синица в силках, и в двигателе то ли побулькивало, то ли всхлипывало. И что-то неимоверное творилось с электродами свечи, с магнето, с коленчатым валом. Казалось, еще одно прикосновение женских пальцев — и он, тракторозавр Хома, опять самозаведется, как когда-то! Самозаведется от счастья и нежности к Мартохе, которая вернулась к нему, пришла ночью к полуагрегату и получеловеку, хотя выходила замуж за здорового мужчину.

— Хомушко, — тихонько шептала Мартоха ему на ухо, — прости, что сначала отвернулась от тебя, да на моем месте каждая бы отвернулась.

— Видать, я в маковое зелье въехал, раз ты отвернулась. А как там дома, как хозяйство?

— Кручусь по хозяйству, ибо из чужого добра не построишь двора… А у тебя работа немереная, — посочувствовала Мартоха. — Как кормят тебя, вдоволь ли спишь и ешь?

— Хорошо кормят. Дизельное топливо получаю из малосернистой нефти. Октановое число в норме, и кинематическая вязкость, и кислотность, и сера. Не жалуюсь ни на масло, ни на консистентную смазку — будь то смазка графитная или тавот жировой. Хватает, так что не голодаю и не кусаю, будто собака свой хвост.

— Лишенько ты мое! — шептала Мартоха. — А болячки не одолели? Не болеешь?

— Не болею ли? — рассудительно переспросил тракторозавр Хома. — Кто же при нашей работе не болеет! Там, глядишь, обрыв фазы генератора, или аккумуляторная батарея постоянно разряжается, или прицепное устройство не поднимается или не опускается… Ремонтируют меня — и масло в бак зальют, и натянут приводной ремень, когда пробуксовывает, и позаботятся о реле-регуляторе…

— Лишенько ты мое! — опять прошелестело из женских уст. — А не ослеп ли ты, что тебе и света уже не надо?

— Если с лампочкой что-то случается, когда предохранитель портится или нет контакта в патроне, то меняют неисправные детали, подгибают пластину в патроне.

— А голос твой?

— Треснет мембрана или плохой контакт кнопки — механики поправят, так что всегда при голосе.

И тракторозавр Хома нажал кнопку, нарушив ночную тишину пронзительным сигналом.

— Лишенько ты мое! — пролепетала вконец сбитая с толку Мартоха, испуганно прижимаясь к Хоме и обнимая его за шею руками. — Не надоело ли тебе в тракторозаврах, не соскучился по дому?

— По дому? А кто за меня закончит эксперимент, который я ставлю на своей шкуре? Что мне скажет научно-техническая революция? Скажет, что не испугался волка, а убежал от совы?

— Значит, тебе дороже научно-техническая революция? Дороже эксперимент, чем я?

— И ты мне дорога, но разве можно так: и показался, и сховался?

Истосковавшаяся Мартоха, крепко обнимая Хому, стала осыпать поцелуями его щеки, лоб, затылок…

Что поцелуи делают с мужьями — всем известно, а что делают с тракторозаврами — сейчас узнаем. Поцелуи Мартохи, в которые она вкладывала весь огонь неутоленной женской любви, обжигали Хому так, что вибрировал генератор, дергался стартер двигателя, вспыхивал электрический ток в свече зажигания, появлялись и гасли искры в магнето, а лампочка, которая освещала номерной знак, мигала, будто сумасшедшая. Отвечая на поцелуи Мартохи, тракторозавр Хома, соскучившийся по любви, левой дрожащей рукой гладил Мартоху по спине, а правой тщетно пытался расстегнуть ей