Нефертити - Мишель Моран

— Ты сама хотела этого, госпожа.

Я печально кивнула:

— Я знаю.

— Ты оставляла их и прежде, — заметила Ипу, не понимая моих страданий.

— Но не так. Теперь мы разлучены, потому что Нефертити злится, а мать будет беспокоиться, а отцу потребуется моя помощь, если у нее начнутся трудности, да вот только меня там не будет.

Я посмотрела вдаль и подумала: «Были бы у меня дети — все бы было иначе». Я бы заботилась о сыне или учила дочь разбираться в земле. Я никогда не стала бы брать кормилицу для своего ребенка. Он был бы моим и только моим. Он был бы для меня всем. И я не стала бы выделять любимицу среди своих дочерей. Но Таварет благословила не меня. Богиня предпочла улыбнуться Нефертити.

— Ну, будет. — Ипу попыталась отвлечь меня от мрачных мыслей. — Пойдем сходим на рынок и посмотрим на глотателей огня.

— По жаре?

— Мы можем найти тень, — предложила Ипу.

Мы отправились на рынок во второй раз за семь дней и окунулись в толчею. Нам ничего не требовалось покупать, но каким-то образом тот торговец рыбой, которому приглянулась Ипу, отыскал нас. Он протянул нам два пакета, завернутых в папирус, и смахнул со лба вспотевшие на жаре волосы.

— Для прекраснейших дам Египта, — сказал он.

— Очень мило. — Ипу мельком взглянула на рыбу. — Но ты же понимаешь, что сестра главной жены царя не может принимать еду от незнакомцев.

Она вернула рыбу, и Джеди сделал вид, будто он оскорблен до глубины души.

— Госпожа, а кто тебе сказал, что я — незнакомец? Я дважды видел тебя здесь. И еще раз — до того, как ты покинула Фивы. Возможно, ты не заметила скромного холостяка, но я-то тебя заметил!

Ипу уставилась на него.

Я рассмеялась.

— Похоже, тебе удалось лишить Ипу дара речи, — поздравила его я. — Кажется, это с ней впервые.

— Ипу, — задумчиво повторил торговец рыбой. — «Дружелюбная». — Он сунул рыбу обратно ей в руки. — Возьми. Она не отравлена.

— Если окажется, что она отравлена, я вернусь из загробного мира и разыщу тебя.

Джеди рассмеялся:

— Тебе не придется искать меня. Я буду есть рыбу этого же улова. Может, ты придешь завтра, скажешь, как тебе понравилась рыба?

Ипу с напускной скромностью отбросила волосы на спину, и вплетенные бусины мелодично зазвенели.

— Может быть.

Когда мы покинули рынок и зашли за поворот дороги, я повернулась к Ипу.

— А он интересный!

— Он всего лишь торговец рыбой, — отмахнулась Ипу.

— Вряд ли. У него на руках золотые кольца.

— Ну, может быть, он рыбак.

— С такими кольцами? — Я покачала головой. — Ты же говорила, что хочешь обеспеченного мужа. А вдруг это он и есть?

Мы остановились на дорожке, ведущей в мой сад. Ипу сделалась серьезной.

— Пожалуйста, не рассказывай об этом никому, — попросила она.

Я нахмурилась:

— Это кому же, например?

— Например, кому-то из женщин, которые приходят к тебе за травами.

Я отступила и с обидой произнесла:

— Я никогда не сплетничаю!

— Мне просто хотелось бы быть поосторожнее, госпожа. Вдруг он женат?

— Он сказал…

— Мужчины много чего могут сказать. — Но глаза Ипу заблестели. — Я просто хочу быть поосторожнее.

На следующий день я не пошла с Ипу на рынок, но увидела, как она уходит, и шепотом обратила внимание Нахтмина на то, что Ипу оделась наряднее, чем обычно.

— Думаешь, она пошла на встречу с ним? — поинтересовался Нахтмин, прижав меня к груди.

— Конечно! Мяса у нас много, и рыба нам тоже не нужна. Зачем же ей еще идти?

Я подумала, что Ипу наконец-то влюбилась, и улыбнулась.

Теперь, когда стало известно о моем возвращении в Фивы, у моих дверей снова стали появляться женщины. Наибольшим спросом пользовались акация и мед — смесь, которую фиванки боялись просить у своих лекарей. Поэтому служанки, всегда старательно скрывающие имена своих хозяек, на заре тихонько пробирались к моему дому с туго набитыми кошельками — позаботиться, чтобы встреча с любовником или несчастный брак не привели к появлению ребенка. Я пыталась не видеть в этом иронии судьбы: я продавала другим женщинам травы, препятствующие появлению детей, в то время как сама только и мечтала, что о ребенке.

Иногда женщины приходили и за другими лекарствами: за растениями, способными сводить бородавки или исцелять раны. Они не говорили, где получили эти раны, а я не спрашивала. Одна из этих женщин показала мне синяки и прошептала:

— Это можно как-нибудь спрятать?

Я прикоснулась к припухшему синяку на маленькой руке и вздрогнула. Потом прошла через комнату: Нахтмин смастерил здесь деревянные полки, чтобы мне было куда ставить свои стеклянные баночки и флаконы.

— Шесть месяцев назад ты приходила ко мне за акацией и медом. А теперь вернулась за средством замаскировать синяки?

Женщина кивнула.

Я ничего не стала говорить, просто подошла к полке из отполированного кедра, на которой стояли ароматические масла.

— Если ты подождешь, я смешаю для тебя розмариновое масло с желтой охрой. Тебе нужно будет наносить эту смесь поверх синяков в несколько слоев.

Женщина присела у моего стола и стала смотреть, как я пестиком толку охру в мелкий порошок. По оттенку ее кожи я решила, что ей потребуется цвет желтой меди, и, когда она протянула руку и синяки скрылись под слоем мази, я почувствовала гордость. Женщина заплатила мне медный дебен, а я посмотрела на ее золотое ожерелье и спросила, стоит ли его богатство таких жертв.

— Иногда, — ответила она.

Весь день приходили слуги: некоторых я знала, другие же были мне незнакомы. Когда все стихло, я вышла наружу и увидела Нахтмина в открытом дворике за домом, там, где между колоннами мерцала синевой и серебром река. Нахтмин был без туники, его золотистый торс блестел под теплым солнцем от пота. Он повернулся, увидел, что я смотрю на него, и улыбнулся:

— Ну что, все покупатели ушли?

— Да, но я не видела Ипу с самого утра, — пожаловалась я.

— Возможно, в ней внезапно проснулся интерес к рыбе.

Я наряжала Ипу для ужина с Джеди — которому, как оказалось, принадлежало целых три торговых судна — и чувствовала себя как-то странно. Я надела на нее свой лучший парик: его пряди были унизаны золотыми трубочками и надушены лотосом. Ипу нарядилась в облегающее платье и мой плащ, подбитый мехом. Плетеные сандалии из папируса тоже были мои, и, когда я посмотрела на Ипу в зеркало, мне вспомнилась Нефертити и все те вечера, когда я одевала сестру к ужину. Я обняла Ипу и прошептала ей на ухо слова поддержки, а когда она ушла, эгоистически подумала: «Если она выйдет замуж, у меня не останется никого, кроме Нахтмина». Каждую ночь я ставила ароматические масла к ногам Таварет в моем собственном маленьком святилище, и каждую луну у меня приходили месячные. Мне было двадцать лет — и не было ни одного ребенка. И возможно, не будет никогда. «А теперь у меня не будет и Ипу».