Завтрашний царь. Том 1 - Мария Васильевна Семенова

– Благодарствую на совете, премудрый Ваан.

Понизу стены передней были обтянуты парчой, какую больше не делали. Вот откуда перетекли на свод алые и золотые узоры! Границу камня и ткани прятали деревянные полицы. К этим полицам хотелось подойти и стоять, восторгаясь, благоговея. В жилище Эрелиса дядька Серьга едва успевал мести стружки, но Ознобиша даже не представлял, что по дереву можно работать ещё и так. У стены раскинула ветви почти живая сосна. С трещиноватой корой, густой хвоей и шишками. На одном суку отражали свет жирников тонкие чаши, зелёные, голубые. На другом красовалось хасинское седло в резном серебре. На третьем Ознобиша увидел вагуды, подношение Левобережья. Вот шувыра, залубеневшая в столетнем молчании. Рядом гусли со спущенными струнами. К ним скорбно притулились рассохшиеся, покоробленные…

…Кугиклы…

Спёртый воздух перестал насыщать лёгкие. Ознобиша отвернулся, слепо шагнул к двери. Там свои. Сибир, Косохлёст, Нерыжень…

В молодечной раздались голоса.

Фирин тотчас выступил на середину передней, под певчую чашу свода. Грохнул посохом, возвестил так, что на полицах звякнуло, а Ознобиша вернулся в себя:

– Её царское преподобство! Праведная дщерь восьмого сына державы! Честнейшая Змеда!

Вплыла Змеда. В неизменно чёрном сарафане, своеручно расшитом изысканными блаватками. Со свитой, надлежащей кровной царевне. Змеда приветливо кивнула красным боярам, движением руки запретила вставать Цепиру. Потрепала по плечу Ознобишу, коему благоволила. Исчезла в трапезной.

Ознобиша только успел поклониться Харавонихе, сопровождавшей царевну, когда дверь трапезной извергла сына владыки.

– Твоё высокостепенство, господин великий жезленик! Батюшка просит… Невмочь ему благим зы́кам внимать.

Государь Хадуг никогда не женился. Во дни его юности праведные стояли крепко, плодились исправно. Над пятым царевичем высились братья с племянниками, лествица наследования простиралась незыблемо, как ступени фойрегского дворца. Хадугу, едва пробудившемуся для влечений, доставили на ложе молоденькую пригожую стряпку… кто ж знал, что он её потом так и не отошлёт. Сыновья, носившие скромный почёт кровнорождённых, удались в мать – добрые, основательные, разумные простым ясным умом. Настоящие выскирегцы. Старший выкупил дело, покинутое лакомщиком Кокурой. Младший заново прокалил пекарную печь на исаде. Если не соврали мезоньки, прямо сейчас в горнило с молитвой сажали «девственные» калачи.

Дверь в трапезную затворилась.

Фирин стоял потерянный. Кочета, гулявшего с гордым хвостом, облили водой. Как петь? А не споёшь – настанет ли утро?

Ознобиша пожалел старца, отдавшего жизнь дворцовым обрядам:

– Не огорчайся малостью, высокоимённый господин мой.

Фирин страдальчески отмахнулся:

– Всё начинается с малости, а там и устоев как не бывало! Скажи, правдивый Мартхе… верить ли, будто на севере тропы ведут, не кончаясь, до пределов земли? Заплутаешь в метели да ненароком с края шагнёшь?

Ознобиша промешкал ответить. В молодечной снова послышались голоса. Фирин привычно напрягся… открыл рот, вобрал воздух… Спохватился, тряхнул жезлом, произведя вместо грома и звона всего лишь трель бубенцов. Кукарекнул осторожно, толикой голоса:

– Его царское кровноимёнство праведный Хид, восемнадцатый в лествице! С ним же честнейшие дщери его, праведные Моэн и Моэл!

Через переднюю проплыли три бледные тени. Тощий отец, бескостные дочери. Прежде Беды, обломавшей царское древо, их ступень была двадцать девятой. Дальняя родня, краесветники. Среди мизинных царевичей Хид был деятельным. Перебрался в стольный Коряжин. Добился вхождения в теснейший круг, ввёл дочек-близняшек… Не хотел, чтобы засиделись в девках, как Змеда.

– Смутные времена настают, – почти прошептал Фирин. – Младшие вперёд старших спешат…

В самом деле, к владыке ещё не прошёл Меч Державы, и великий обрядчик озирался, будто за несоблюдение чина ему была обещана казнь.

– Да успокоится твоё сердце, щитоносный вождь Грихов, – сказал Невлин. – Здесь не царский выход, лишь преломление хлеба за семейным столом.

Фирин потерянно пробормотал:

– Когда речь о праведных, ничто не пустяк…

Словно подслушав, из молодечной через переднюю стремительно прошагал Гайдияр. Ошарашенный Фирин запоздало воздел посох… дверь трапезной хлопнула, закрываясь.

– Вот мужество андархов, – шёпотом восхитился Невлин. – Жив дух Первоцаря, не остыла кровь Йелегенов!

Ознобиша вдруг задумался, видел ли кто детей Гайдияра. Хотя бы побочных, как у Хадуга?.. Отвлёк назойливый Ваан. Коснулся рукава:

– Правдивый Мартхе… вижу, тебя увлекает почётная добыча, доставленная с твоей родины. Не подскажешь ли, какими ещё диковинами нам украсить собранье?

И Ознобиша вновь оказался перед раскинутым древом. Теперь он видел: на самом деле сосна полумёртвая и кривая, в кору впилась натянутая верёвка. Ствол кровоточит смолой из раны от самострельного болта, простёртые нижние ветви несут на плечах согбенные пленники. Полуголый хасин, коренастый морянин и…

«Нет! Нет!»

Этого имени Ознобиша даже мысленно произносить не желал. Проще язык себе откусить. Имя стучалось. Ознобиша отгораживался. Пламена жирников колебались, изваянный приподнимал деревянную голову, вот-вот покажет лицо.

Хищное, горбоносое, улыбающееся той страшной улыбкой…

Ваан говорил ещё, но Ознобиша не слышал. Медленно и трудно он повернулся к древу спиной. Далеко впереди была дверь в молодечную и половица как тропа до порога. За дверью ждало спасение. Он сделал шаг и другой. На третьем шаге в глаза полетели чёрные клочья.

Молодой райца всё же избег прилюдного срама. Обняли чьи-то руки, по-воински сильные.

– Сядь, сядь, разумный советник, – прогудел Ардар Харавон. – Ты у нас к воле привычен, а тут, слышь, натоплено, да ещё надышали. Голову опусти…

– Ах, родичи возлюбленные, – скорбно произносил владыка Хадуг. – До чего же мало вас рядом со мной! А ведь помню от юности, как брат Аодх нас вкруг себя собирал. Краса рода людского, дети победителей, внуки бессмертных! Крепость правителей, державное племя, шагающее сквозь века! Нет нам погибели! Целованным солнцем не отмерен предел!.. – Голос дрогнул, владыка перевёл дух и горестно продолжил: – Кто ждал тогда, что семью поведёт робеющий коснуться венца? Что сам венец сгинет в пламени, испаряющем горы?.. И останется нас, высших праведных, – пальцами одной руки перечесть…

Царевичи и царевны сидели в опочивальне. По обычаю предков – на подушках, устлавших толстый ковёр. Сюда никогда не допускались слуги. Даже сыновьям был заповедан рубеж войлочных полстей. Кровнорождённые пересекут его, когда батюшка захочет произнести благословение и предсмертную волю. Дотоле вхожа была лишь маленькая тихая женщина. Она и теперь неприметно сидела с краю постели, утирала больному государю чело.

Немного собравшись с силами, Хадуг заговорил снова:

– Я оскудел умом, родичи. Я послал частицу нашей плоти и крови, юного Златца, за тридевять окоёмов, навстречу опасностям и неведомым бедам. А теперь и тебя, дитя наших надежд… – он перекатил голову, ища взглядом Эрелиса, – на север погибельный отпускаю. Обниму ли ещё? Успею ли на царстве узреть?

Родичи теснейшего круга сидели потупясь, уважая немочь владыки и его скорбь. У жалостливой Змеды блестели глаза. Почтительную тишину прервал зевок Гайдияра. Весьма громкий и откровенный.