Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма - Игорь Морозов

Образ Буратино активно используется и в современной политической карикатуре (А. Бильджо и А. Меринов). Художник А. Меринов, отвечая на вопрос, почему героем его карикатур часто выступает Буратино, замечает: «Согласитесь, очень он „вкусный“. Вроде деревянный, и дурак дураком, а пять золотых имеет. И главное – не тонет» [Меринов 2007]. Именно поэтому «деревянный человек» – герой современной эпохи – в одном из сюжетов А. Меринова, вооружившись топором, заявляет папе Карло: «Теперь моя очередь!» – см. илл. 150. А в другом сюжете безголовый чурбан с узнаваемым профилем зовет отряд безногих буратин: «За мной!!!» – см. илл. 151.

Современные антропоморфные игрушки и формирование идентичности ребенка

Выбор антропо– и зооморфных игрушек у современных детей более широк. И мальчики теперь гораздо чаще используют их в своих манипулятивных играх, не боясь упреков в утрате собственной гендерной идентичности. Возможно, отчасти это связано с глобальными изменениями гендерного баланса в современном обществе [Морозов 2004а, с. 6]. Существенное влияние на формирование игровых предпочтений современных детей оказывают массмедиа [Берн 2001, с. 66–68, библ.; Хониг 2003, с. 149; Игра 2003, с. 167–170; Лемиш 2007], а также реклама и продажа игрушек, изображающих героев популярных детских фильмов (Чебурашка, Могучий Рейнджер, Шрек, Гарри Поттер, персонажи «Корпорации монстров» и «Ледникового периода» и др.). При этом на первый план выходят не педагогические или психотерапевтические свойства игрушки, а коммерческие интересы крупных корпораций, производителей детских игрушек. В качестве иллюстрации сошлемся на мультипликационный сериал «История игрушек» (2007–2010), который использует занимательный сюжет для рекламы новых типов игрушек (см. илл. 152).

Свойства игрушки с точки зрения играющего с ней ребенка в современном мире существенно изменяются. «Серийное производство и продажа игрушек предполагает, что одна игрушка может быть заменена такой же или улучшенной – как предложили поступить производители куклы Барби в рекламе своей продукции. Ребенок, играющий с такой куклой, поставлен в ситуацию взрослого выбора – какую модель предпочесть, – совершенно так же, как автолюбитель, выбирающий новую машину. Серийная игрушка стремится стать симулякром. Целью ребенка оказывается не выявление игровых возможностей куклы, а доказательство ее престижности. ‹…› Иной аспект той же проблемы – в разрушении индивидуально значимых отношений с любимой и единственной игрушкой, потому что ее можно заменить „совершенно такой же“, и, как следствие – обеднение эмоционального опыта ребенка, который, став взрослым, тоже будет располагать небогатой эмоциональной палитрой» [Гусева 2001б, с. 72].

Илл. 152

Хотя, отметим и тот факт, что изменение внешнего вида игрушек не изменяет принципиально способов игрового манипулирования ими: с куклами Барби играют в те же игры, что и с их предшественницами, например, бумажными вырезными куколками. «Когда мне было 8 лет, родственники из-за границы привезли мне Barbi. Я была просто на седьмом небе от счастья и готова была эту куклу не выпускать из рук. Постоянно то заплетала ей косички, то переодевала, даже построила для неё домик»; «С девочками мы играли сначала в кукол, переодевая их в свои детские вещи… Повзрослев немного, мы стали играть в куклы Барби. Шили на них одежду, выбирали для них мужей, строили домашний очаг»; «Также играла, если так можно было назвать, в бумажные куклы, которые приходили в журналах „Мурзилка“ и „Барвинок“. Я вырезала кукол и сама моделировала им одежду; рисовала, разукрашивала и одевала на кукол, устраивала парад моделей» [Борисов 2008, т. 1, с. 40].

Отражением того факта, что кукла в современном мире активно используется для формирования стратегий поведения, может послужить разразившийся несколько лет назад в американской прессе скандал с «выдворением с прилавков» накануне рождественских продаж «счастливого кукольного семейства» Миджи, «первой подруги Барби». Причиной послужило усовершенствование в конструкции Миджи, внесенное фирмой-производителем на основании рекомендаций психологов: она стала беременной. «Кукла – мечта пытливого ребенка, задающегося вопросом, откуда он появился – имеет отстегивающийся животик, из которого извлекается еще одна кукла – новорожденная девочка». Хотя, по мнению психологов, «кукла-роженица чрезвычайно полезна как для удовлетворения любопытства детей, так и для укрепления семьи с помощью ролевых игр ‹…›, многие американские родители третьего поколения эры Барби сочли, что беременность Миджи слишком натуральна, и что их детям на нее смотреть, а уж тем более с нею играть, – вредно» [BBCRUSSIAN 2002; см. также: Мусаханов 1997, с. 180–192]. Понятно, что истинной причиной недовольства стала скорее всего боязнь ранней сексуальности и нежелательной беременности, которая могла быть спровоцирована соответствующим имиджем любимой куклы (для ребенка несомненно привлекательным и положительным). В данном случае положительные с точки зрения социальных конструкторов установки на создание многодетного «счастливого семейства», воплощенные в «беременной Миджи», пришли в явное противоречие со взглядами на планирование семьи «среднестатистического» американца.

Еще один способ использования «игровых предпочтений» в целях социального конструирования содержится в предложении, выдвинутом министерством образования Израиля. По сообщению газеты «La Repubblica», «обеспокоенное не столько кошельками родителей, сколько тем, что у детей складывается неправильное представление о том, как должно выглядеть тело, министерство, не случайно возглавляемое женщиной, приняло решение, что с этого года в рамках воспитательной программы равноправия полов в детсадах для кукол Барби не будет места. Вместо них появятся куклы, более соответствующие средиземноморскому и своеобразному характеру страны. Могут появиться темнокожие куклы и даже черные, как дань уважения иммигрантам из Эфиопии, и, кроме того, более пышнотелые. „Куклы, подобные Барби, ограничивают свободу развития, – утверждает директор отдела равенства полов министерства образования Мириам Шечтер. – Девочки не чувствуют себя достаточно красивыми, стройными и высокими, и это наносит вред их чувству уверенности и способностям“. Программа, по словам Шечтер, должна стать ответом той излишней значимости, которую придают в нашем обществе внешнему виду, и будет включать в себя также критический подход к рекламе, „которая навязывает фальшивые идеалы красоты“. Более того, по замыслу реформаторов, „для разрушения сексуальных стереотипов“ у детей „будет поощряться и воспитываться интерес к игрушкам, типичным для противоположного пола: к конструкторам – у девочек и кастрюлям – у мальчиков“ [InoPressa 2005]. Данный пример интересен тем, что израильские реформаторы намерены сформировать определенные игровые предпочтения для изменения гендерных аттитюдов „в рамках воспитательной программы равноправия полов“. Тем самым предполагается, что при помощи социокультурных параметров можно трансформировать параметры социобиологические.

Нам этот план представляется столь же футуристичным, как и борьба в первые десятилетия советской власти с куклами, объявленными „пережитками мелкобуржуазного быта“. По воспоминаниям, „в [1930-е годы куклы в семьях были редкостью. Одна из немногих фабрик по производству кукол, сохранившихся после революции, находилась в Москве, там изготавливали кукол с фарфоровыми головами по аналогии с лучшими игрушками немецких и французских мастеров. Но в 1928 г. за „излишнюю буржуазность“ её закрыли по решению Наркомпроса, а кукол, хранившихся на складе, разбили. ‹…› Куклы в редких семьях были. На моих детских фотографиях (их множество) отец меня запечатлел и с кошкой, и с книжками, и с кеглями, и с кубиками, а с куклой – никогда. Я не помню, чтобы была кукла. В это время боролись с мещанством, с буржуазными предрассудками… А иметь куклу очень хотелось. Во время войны, в эвакуации, я часами мечтала о кукле: как я её одеваю, гуляю с ней, кормлю. Но я знала, что это стыдные желания – никому об этом рассказать нельзя“ [Борисов 2008, т. 1, с. 397].

При конструировании игровых предпочтений необходимо иметь в виду, что прагматика мальчишечьих игр существенно отличается от прагматики игр девочек [Берн 2008, с. 62; Игра 2003, с. 35, 53, 62, 141–146; и др.]. Девочки моделируют при играх с „куклами“ различные типы женской деятельности („магазин“, „больница“, „школа“) и внутрисемейные ситуации, включая взаимоотношения родителей, уход за детьми, различные домашние работы и т. п. Мальчики в своих манипулятивных играх с антропоморфными предметами гораздо большее место уделяют приключенческо-авантюрным сюжетам с ситуациями конфликта и насилия, жесткой соревновательности и конкуренции (различного типа „войны“, в том числе „бандитские разборки“, земные и космические путешествия с использованием различных „транспортных средств“ и т. п.) – см. илл. 153, Г. Брукер. Стрельба из лука (1894). Нередко это является причиной серьезных конфликтов во время игры между девочками и мальчиками – см. цв. вкл. 11, У. Дж. Маклей. Праздник бесчинства (около 1869). В этом и проявляется различие гендерных установок в детских игровых сообществах. Мы можем, конечно, вручить мальчикам кастрюльки и заставить их с ними играть, но должны быть готовы к тому, что они превратят их в своих играх в вездеходы, бронетранспортеры или космические карабли. Типичные реакции детей на намеренное изменение игровой среды в ходе эксперимента описаны, например, в работе Д. Б. Эльконина [Эльконин 1995, с. 127–135]. Для формирования гендерной идентичности широко применяются „гендерно окрашенные“ игрушки, причем их особенности и состав определяются как социокультурными и историко-культурными факторами, так и физиологией пола [Берн 2008, с. 62–70; Хониг 2003, с. 143–149].