Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк - Станислав Лем

Я молчал.

— Подожди, сам все увидишь, ничего мимо тебя не пройдет. Хочешь, наверное, знать, что, с кем и как?

— Хочу, — сказал.

Я не верил ни единому его слову.

Он горько усмехнулся, скривив уголки губ.

— Не веришь? Ну, Бог с тобой! Испытаешь. Слушай. Перетасовались все хлеба ради сначала раз. До последнего стула и унитаза. Так что, потом они перестать должны, когда по-прежнему платят, или нет, а? Чтоб им всем сдохнуть — не могут они перестать! Дальше, еще дальше, рви-хватай, подстановки, подтасовки! Пошли, значит, дублеты — ничего, триплеты — тоже ничего, квадруплеты — все, с меня довольно, однако теперь кое-где уже квинтуплеты ошиваются. Долго так будет? Черт его знает! Вот зараза! Я, старый, честный шпион, ветеран, тебе это говорю!

Он с яростью и отчаянием заколотил себя в грудь, так, что даже внутри загудело.

— Минутку… — отозвался я. — Не понимаю… Не хотите ли вы этим сказать, что…

— Ничего я этим не хочу сказать, и оставь меня в покое! Зачем мне из кожи лезть? Ты и так словно граммофонная игла, пластинка уже заезжена, но ты хочешь каждый звук все же извлечь, и так, и шиворот-навыворот, и каждое слово, и задом наперед, да за пазуху залезть, и в карманы, добавить к этому мой храп, мыло, бритву, намеки везде искать, объяснений неведомо чего… Поступай, как считаешь нужным, только от бритвы держись подальше! Тебе еще рано. Слишком просто бы это было — сразу за бритву хвататься! Я подумал, когда тебя сначала увидел, что ты подослан, чтобы ее отобрать.

— Но ведь это я ее сверху принес! Или это ваша бритва?

— Да говорю тебе: тебе еще рано. Тебе сейчас силы нужно иметь. Питание регулярное, буфет, бисквиты, иногда даже компот бывает с ренклодами. Ну, что ты так смотришь? Думаешь, что когда говорю «компот», это означает заседание Штаба над инструкцией? Нет, компот — это компот, и точка — по крайней мере у меня. Никакой я никем не подосланный, и вообще… Я тут выспался, побрился, обед из-за тебя пропустил, а сейчас пойду себе. А ты сам смотри. Я тебе все рассказал, как ты хотел, но ты же мне не веришь, ни на грош не веришь. Ну, разве я не прав? Тогда зачем мне кишки надрывать, объяснять тебе все насчет квадрупляции? Чтобы ты себе из всего этого новый ребус сложил?

Он встал.

— Значит, вы не шпион?

— А кто говорит, что нет? И кто говорит, что да? Ну, дай мне хоть что-нибудь для шпионства, покажи! Надоело мне все. Что для тех, что для этих

— зачем? Ну, что? Для кого? Законченный тип, симпляк, индивидуальник, отзвучавшая песня. Что я, луковица, что ли? Теперь уже шестикратные, кажется, встречаются. Когда у тебя пройдет немного эта подозрительность, можешь снова заглянуть сюда. Завтра после обеда я буду. Ну?

— Приду, — сказал я.

— Тогда я тоже. Держись. Я иду в буфет.

У двери он бросил через плечо:

— Теперь очередь доктора, сервировки и лилейной. После сервировки тебя ждет духовное падение. Потом следующие фокусы-покусы. А если меня не будет, подожди. Я приду обязательно. Будешь?

— Буду.

Он прикрыл за собой дверь. Я слышал его шаги, все более удаляющиеся, щелчок второго замка, а затем наступила тишина, в которой я остался, словно горшок под крышкой, чтобы дойти.

10

Значит, так. В то время, как я считал себя исстрадавшимся пупом земли, мишенью ударов, центром, сосредоточившим на себе все усилия Здания — на самом деле я был просто никем, стереотипной версией, каким-то там по счету повторением, обивал те же самые пороги, что и мои предшественники, как граммофонная игла, превращая заигранную дорожку в чувство и голос. Мои мелодраматические реакции, порывы, внезапные решения, отступления, то, что для меня было каждый раз неожиданностью, внутренним вдохновением, очередным откровением — все, в том числе и данное мое рассуждение, было лишь параграфом инструкции, не моей, не для меня лично составленной, просто инструкции, многократно испробованной в действии. В таком случае, если не испытание, не миссия, не хаос, то что мне оставалось? Ванная? Коридоры? Хождение от двери к двери?

Но тогда зачем он столько говорил? Естественно, он тоже был частью инструкции, появился здесь в определенный момент, как нота в партитуре, когда наступил его черед. Хорошо прозвучал, на совесть сыграл старого пройдоху!

Но зачем все это?

Я давно уже сполз с ванны на пол, лежал на ней боком, опершись о ее фарфоровый изгиб, и даже слегка извивался. "Чудовищно! — повторял я про себя. — Квадруплеты, триплеты… Что он имел в виду? Может, это ничего не значило? Маневр для отвлечения внимание? Но зачем? Подстановки, подтасовки, секретные документы, кустики в ушах…" В голове у меня от всего этого была полная мешанина, да вдобавок еще кольраби, на которую он жаловался после пробуждения… Уговаривал блюсти режим! Бисквиты, даже компот бывает в буфете, великий Боже!.. Может, это все сумасшествие, и он в том числе, и речь тогда на самом деле идет только об обычном порядке? Когда сумасшедшие все, то никто не сумасшедший. Но зачем?

Я посмотрел на часы. Они стояли.

Даже они меня предали. Я сорвал их с запястья и бросил в раковину унитаза. Они мне уже не понадобятся. Выловят, исследуют ребята из Отдела… Я осмотрелся.

Бритвы не было. Он забрал ее, обокрал меня этот провокатор. Что он хотел спровоцировать? О, я уже понял! Замечательно! Так и сделаем! Только смелее!

Я вышел, напевая, из ванной комнаты, пошел по коридору, напевая все громче, проходил мимо офицеров, искусственно улыбаясь, вошел в лифт.

Этажом выше коридор был безлюдным. Тем лучше. Тем хуже. Я вошел в кабинет.

Он был пуст. Ни следа Эрмса. Я подбежал к столу, начал вырывать ящики и вытряхивать их содержимое на пол, на кресла. Бумаги шелестящим облаком летали вокруг меня. Я услышал скрип открываемой двери и посмотрел в лицо Эрмсу, в его расширившиеся голубые глаза.

— Что вы… Что вы делаете?

— Мерзавец! — проревел я и бросился на него. Мы упали в облако секретных документов. Я душил его, он душил меня. Я пинал его, кусал, но продолжалось все это недолго. Затопали чьи-то шаги, кто-то потянул меня за воротник, кто-то обливал холодным чаем из высоко поднятого стакана. Бледный, трясущийся Эрмс в помятом мундире собирал с пола бумаги, другие помогали ему, а я, выплевывая нитки сукна, выгрызенные из его эполет, хрипло орал со стула, к которому меня прижимали руки стоящих сзади:

— Конец! Будет этому конец, негодяи, убийцы?! Да, подговаривал шпионить, подстрекал, предавал! Признаюсь! Расстреливайте меня, четвертуйте, убейте!

В открытых дверях мелькали силуэты проходивших мимо по коридору. Ни один из них не обращал на мои вопли ни малейшего внимания. Напрасно я драл глотку, истошно вопил, вплоть до того, что "дал петуха". Наконец, совершенно охрипнув, истощив все свои силы, чувствуя себя совершенно разбитым, я в бессилии успокоился на стуле, лишь немо хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная из воды. Сбоку ко мне подошел кто-то в длинном белом халате, кто-то засучил мне рукав пиджака. Я увидел напоминающее луну лицо за очками и почувствовал укол возле локтя. Горячая струйка полилась в мою вену.