Рыцарь золотого веера - Кристофер Николь

– Пусть их пепел затопчут в землю, – велел Иеясу. – Единственным памятником Тоетоми будет монумент самого Хидееси. – Принц сидел, опираясь спиной на высоко взбитые подушки, но дышал он с трудом, и лицо его покрылось пятнами. Его сыновья, его придворные, его штурман – все стояли рядом на коленях. Как и Ода Юраку. Старик, принявший новое.

– Их проклятый род должен целиком исчезнуть с лица земли, – произнёс принц, голос его окреп. – У вас есть пленные?

– Много, мой господин отец, – ответил Хидетада. – Ронины, отражавшиеся на стороне предателя, и некоторые из их командиров. Оно, Дакен, брат Харунаги. Господин Чосокабе. Мальчик Кунимацумаро…

– Оно Дакен, – прервал Иеясу. – Не он ли командовал карательным отрядом, который сжёг Сендай?

– Он, мой господин отец.

– Тогда отдайте его жителям Сендая. И путь они позаботятся, чтобы он умер медленной смертью.

Хидетада поклонился.

– Чосокабе будет казнён публично. Как и ронины. Как и молодой Кунимацумаро. Насадите их головы на шесты, и пусть эти шесты будут выставлены над воротами всех городов Империи.

– Но мальчику всего семь лет, – возразил Юраку.

– Тем не менее он из рода Тоетоми. Юраку поклонился.

– И не забудь про священников, сын мой, – напомнил Иеясу. – Про всех португальцев. Распните их. Отрежьте им уши и прогоните нагими по всей стране, прежде чем поднять их повыше на крестах.

– Будет исполнено, мой господин отец. – Глаза Хидетады заблестели. – Это будет запоминающееся событие.

– Сделай так. А теперь идите все. Оставьте меня. А ты, Андзин Миура, останься.

Комната постепенно опустела. Как часто, ох, как часто отдавался такой приказ, и он оставался вот так, стоя на коленях. Но сегодня его сердце не колотилось гулко в груди. Никаких чувств больше не осталось в его душе.

– Твоё лицо печально, Уилл. – Я многое узнал и многому научился за последние несколько недель, а ещё больше – за последние несколько часов. Мой господин, прошу вас, отмените свои приказы. Не пятнайте память о себе и свою славу такой жестокой местью.

– Местью, Уилл? Неужели ты думаешь, что я ищу только мести? Моя месть похоронена в той сгоревшей дочерна комнате, вместе с костями Ёдогими. Я хочу предупредить последствия, Уилл, хочу всё сделать наверняка. Сегодня Токугава – главный род в Японии. И он должен им остаться. Потому что я умираю.

– Мой господин, этого не может быть,

– Так будет, и так есть, Уилл. То копьё пробило мне почки, и никакой надежды на выздоровление нет, сколько бы месяцев я здесь ни пролежал. Но род Токугава должен остаться у власти, остаться навсегда – на сто, на двести лет и даже больше. Для блага Японии, Уилл. Слишком долго мы занимались только тем, что воевали друг с другом. Когда мы соберёмся на следующую войну, это должна быть война в вашем, европейском духе – война за новые земли, за процветание, а не за честь и личные амбиции. Поэтому, когда даймио – как бы долго они ни прожили, – посмотрят на клан Токугава и решат, что он стал слишком могуществен, – пусть они вспомнят Осаку и те тысячи, что погибли здесь, пусть вспомнят головы, насаженные на шесты, и пусть их души уйдут в пятки. – Тонкие пальцы сомкнулись на кисти Уилла. – Пусть они научатся жить в мире и согласии. Ты помнишь, Уилл, наш разговор в ночь перед землетрясением в Эдо? Я сказал тебе тогда, что сложу с себя обязанности сегуна и займусь составлением кодекса самурая.

– Я помню, мой господин.

– Так вот он составлен. Больше того, я составил кодекс для каждого мужчины, каждой женщины и каждого ребёнка в Японии. Это моё завещание народу Империи. По этим инструкциям они будут жить и процветать, Уилл. И это будет счастливая страна. Богатая страна.

– Я не сомневаюсь в этом, мой господин. Иеясу откинулся на подушки.

– Ты льстишь мне, Уилл. И лжёшь мне. Интересно, как часто ты делал это раньше, чтобы порадовать меня?

– Мой господин, я не сомневаюсь, что ваши законы – хорошие и справедливые законы, нацеленные на благо вашего народа. Но я не могу не думать, что законы сами по себе не так уж и важны. Важно то, как их будут толковать. И кто будет воплощать их в жизнь. А вас, мой господин принц, уже не будет здесь, чтобы руководить страной.

Влажно блестящие глаза обратились к Уиллу.

– Ты тревожишься за Японию, Уилл?

– Кто может предсказать будущее, мой господин?

– Да, действительно, Уилл. Но ты был здесь, рядом со мной. И даже рядом с моим сыном. И с другими могущественными людьми. Португальцы дали нам своего Бога, но он пришёлся нам не по вкусу. Испанцы дали нам своё стремление к богатству, но оно только позабавило нас. Голландцы и твои англичане, Уилл, дали нам желание торговать. Для самурая, Уилл, это почти оскорбление. Из всех людей, пришедших из-за моря, только ты, Уилл, дал нам самого себя, дал нам представление о другом разуме, другом мужестве, отличных от тех, к которым мы привыкли. Я написал эти кодексы, эти законы, узнав тебя, Уилл. Полюбив тебя. И уважая тебя. Кто знает, какую роль ты сыграл для будущего Японии, Уилл? Кто, кроме богов, может знать это наверняка? Но сейчас я хочу, чтобы ты выбрал своё будущее сам. Знай одно – мы будем вечно благодарны тебе.

Тадатуне ехал с ним часть пути. Он тоже считал своего друга погибшим и теперь был счастлив снова чувствовать рядом его плечо.

– Я не понимаю твоей печали, Андзин Миура, – произнёс он. – Может быть, ты и не убил Норихазу, но ты сражался с ним с мечом в руках – и не был побеждён. И в конце концов он умер подобающей смертью.

– А больше ничего не важно, – с горечью сказал Уилл.

– Ничто не должно быть важным для человека, кроме его врага. Ты собираешься покинуть Японию?

Уилл взглянул на него, но ничего не ответил. Хатамото натянул поводья.

– Я не хочу влиять на твоё решение, дорогой друг. Но если снова окажешься на Кюсю, будь уверен, что Сацума примут тебя как брата. – Он повернул коня. Уилл помахал ему и поскакал дальше, в Миуру.

Никаких трупов в Миуре. Никакого грохота боя в Миуре. Никаких завываний сигнальных рожков и никаких воплей умирающих. Никакого рёва пламени, никаких рушащихся брёвен. Ничего, кроме лёгкого ветерка, поднимающего рябь на водах Сагами Ван, как это было с основания мира. И как будет до скончания веков.

Однако люди были здесь. У открытых настежь ворот стоял Кимура, стояли его крестьяне, согнувшись в коутоу при приближении их повелителя, а у берега покачивалось на якоре «Морское приключение». Все моряки высыпали на палубу.

И здесь же, у ворот, ждали его Кокс с Мельхиором.

– Клянусь Богом, Уилл, наконец-то я снова вижу тебя, – воскликнул начальник фактории. – А мы слышали, и не один раз, что ты погиб.

Уилл спешился, жестом поднял слуг и крестьян.

– Надеюсь, больше вы обо мне такого не услышите, друзья. По крайней мере, пока я действительно не отдам концы.

– Но, Уилл, это правда – насчёт массовых казней?

– Правда. Месть Токугавы – не цветочки.

– А про священников? Говорят, что португальцев казнят по всей Империи.

– Это тоже правда.

– А про то, что принц умирает? Уилл кивнул.

– А потом мы останемся на милость сегуна, – проворчал Мельхиор. – Сегодня португальцы, завтра – испанцы, а потом очередь дойдёт до голландцев и англичан. Хидетада ненавидит всех нас.

– Что? Что? – Кокс поспешил за Уиллом, поднимающимся на крыльцо. – А ты-то веришь; что получится именно так, Уилл?

Уилл кивнул:

– Да. Я думаю, что так и будет. Не завтра, конечно. Может быть, даже не в этом году. Но Мельхиор прав – сегун презирает все страны, кроме Японии, а христианское учение просто ненавидит.

– О Боже, – Кокс остановился как вкопанный, пощипывая себя за губу. – И это после всего сделанного нами!

Мельхиор поднялся вслед за Уиллом по ступеням, где на коленях ждали Асока и Айя, а с ними – Сюзанна и Джозеф. Уилл сгрёб детей в охапку, прижимая к груди.

– Как вы выросли! – сказал он. И по его щекам вдруг потекли слёзы.

– Ты был в Осаке, папа, – произнёс Джозеф. – Там, где была великая битва. Расскажи нам о ней. – И про головы, папа, – закричала Сюзанна. – Про все эти головы!

– Что ты намерен делать, Уилл? – спросил Мельхиор. – Корабль уже загружен припасами.

Уилл опустил детей на пол, отодвинул дверь-ширму, взглянул на черноволосую головку. Рядом стоял маленький столик с бутылочкой подогретого сакэ.

– Добро пожаловать в Миуру, мой господин.

Он закрыл дверь, упал на колени перед ней, взял её за руки, поднял. Глаза её были зажмурены, а рот приоткрыт. Он поцеловал её и тут вдруг увидел, как из уголка её глаза скатилась слезинка.

– О, Сикибу, если бы ты знала, как мне нужна была твоя поддержка, твоя сила за этот последний год.

– Я молила Будду, мой господин, чтобы он избавил вас от напастей. И даже когда мне сказали, что вы утонули в море, а потом – что вас убили в Осакском замке, – всё это время я знала, что вы живы. – Она открыла глаза. – И что вы вернётесь, мой господин.