Частная жизнь адмирала Нельсона - Кристофер Хибберт

Деревенские жители, например, ближайший сосед мистер Халфхайд, викарий Томас Ланкастер, местный эскулап доктор Паррет, относились к новоселам в высшей степени дружелюбно. Людям же познатнее отвечать на гостеприимство не приходилось, ибо такового они не оказывали, или почти не оказывали.

В самые первые дни наслаждаться жизнью в Мертоне Нельсону мешало продолжающееся нездоровье. Он никак не мог избавиться от простуды, подхваченной на дуврском рейде; его трепала тяжелая лихорадка. Леди Гамильтон не скрывала своего беспокойства. «К сожалению, приходится признать, наш дорогой лорд чувствует себя неважно, — писала она Саре Нельсон. — Надеюсь, мы его поднимем на ноги. С самого приезда он очень, очень счастлив, а Шарлотта души в нем не чает. Да и все мы стараемся облегчить его страдания… Часто его охватывает слабость, у него подкашиваются ноги, тогда он бросается на диван со словами: «Я совсем вымотался»».

Быть может, проявлением накопившейся усталости следует считать и то, что взамен кителя с множеством наград, который в прошлом Нельсон носил, практически не снимая, в Мертоне его часто можно было увидеть в простом и удобном черном костюме.

Хотя в округе стало известно — новые хозяева Мертон-плейс приглашений не принимают, в двух-трех домах людей неродовитых им всегда оказывали радушный прием. Один из них — дом Джона Пеннингтона, торговца готовым платьем с хорошими деловыми связями во Франции (он утверждал, будто помог кое-кому из парижан бежать из столицы во время террора). Здесь Эмма исполняла свои «Позиции», а платформа, специально для нее поставленная, и крюки в потолке для занавеса сохранились доныне.

Захаживали Нельсон с Гамильтонами и к Джеймсу Перри, журналисту из Шотландии. Сын строителя, он, перед тем как заняться журналистикой, перепробовал много профессий и сменил много мест — был на побегушках у хозяина мануфактурной лавки в Абердине, служил актером, клерком. Он редактировал «Юропин мэгэзин» и «Газеттер», а в 1789 году, заняв денег, приобрел долю в «Морнинг кроникл». Он же являлся и редактором этой вигской газеты, где регулярно публиковались Уильям Хэзлитт и Чарлз Лэм. Сутуловатый мужчина с острым, живым взглядом, «без неохоты клал глаз на женщин», как говорили о нем, Перри стяжал известность как кладезь анекдотов и человек необыкновенной щедрости. В 1798 году он провел три месяца в Ныогейте по обвинению в клевете на палату лордов.

Еще одним не вполне обычным человеком, принимавшим троицу из Мертон-плейс у себя дома, являлся голландский еврей, финансист и спекулянт Авраам Гольдшмид, известный равно как своим богатством, так и добрым нравом и бескорыстием: после его смерти в ящиках письменного стола обнаружилась целая кипа долговых расписок на общую сумму в 100 тысяч фунтов, на обороте которых Гольдшмид делал какие-то заметки. Нельсон и Гамильтоны относились с симпатией и к нему, и к его скромной жене-голландке, хотя кошерную еду, всегда подаваемую в его доме, терпеть не могли, а обстановку находили довольно вульгарной. Примерно такое же впечатление дом Гольдшмида произвел и на племянника Нельсона Джорджа Мэчема, приехавшего повидаться со своими кузинами Шарлоттой и Горацией и оставившего такую запись в дневнике: «Неплохо посидели… Славные хозяева. Но обед не понравился, все еврейское. Холл высокий, во весь дом, но какой-то кричащий. Как и комнаты, тоже с высокими потолками и тоже безвкусно обставленные».

Впрочем, Мертон-плейс тоже кое-кому казался безвкусным. Например, лорду Минто, сообщившему жене:

«В субботу я присутствовал у лорда Нельсона на обеде и вернулся сегодня в полдень. Все его хозяйство, да и образ жизни, меня равно обозлили и повергли в уныние. Но тут уж ничего не поделаешь, вряд ли стоит — да и права на то нет — упрекать его в слабости, хотя ничто не заставит меня изменить отношение к леди Гамильтон. Она только и думает о замужестве, ибо сэр У. вряд ли будет долго стоять на ее пути, да и леди Нельсон она рассчитывает пережить. Пока же она, сэр Уильям и вся их челядь живут за счет хозяина и в его доме. Выглядит она отменно, хотя еще больше погрузнела. Не только комнаты, но и весь дом, лестничные площадки и так далее увешаны исключительно его и ее портретами самых разных размеров и видов, изображениями его морских подвигов, гербами, подарками, сувенирами вроде флагштока с «Ориента» и тому подобным. — Ярмарка тщеславия, обессмысливающая себя самое. Будь это дом леди Гамильтон, все это можно было бы понять. Но смотреть целый день в зеркало на самого себя — дурной вкус. Джон Брэхэм, знаменитый исполнитель, еврей, пел дуэт с леди Г. Она ужасна, но он в одиночку вытянул номер».

Лорд Минто гостил в Мертон-плейс на Рождество 1801 года. Помимо него на праздники приехали Шарлотта Нельсон, ее школьная приятельница, некая мисс Фурсе, прежний секретарь Нельсона, затем казначей «Барсука» Джон Тайсон с женой, внук лорда Худа Сэмюэл Худ, которому в 1814 году предстояло унаследовать титул второго барона Бридпорта. Шарлотта явно увлеклась юным Сэмом Худом, а он, в свою очередь, — что не ускользнуло от внимания леди Гамильтон — «пожирал ее глазами». Отличная партия, заметила Эмма в разговоре с матерью девушки. И действительно, в 1810 году молодые люди поженились.

Однако же, если не считать начинающегося романа, рождественские праздники в Мертон-плейс прошли неудачно. Мисс Фурсе, не выросшая за год ни на йоту, как неодобрительно заметила хозяйка дома, так объелась, что ей сделалось дурно прямо за столом, и Шарлотте пришлось увести ее. Миссис Тайсон явно перепила и несла всякую чушь, пока муж строгим взглядом не заставил ее прикусить язык. Леди Гамильтон, писал жене лорд Минто, весь вечер «кормила Нельсона разнообразными комплиментами, а он поглощал их, как ребенок леденцы». «Все это выглядит, — добавляет Минто, — не только смешно, но и неприлично».

Кажется, порой такое же ощущение возникало, при всем его добродушии, и у сэра Уильяма, как бы ни уверял он всех, что Нельсон — «лучший друг и человек на свете» и сколько бы ни повторял жене, что не сомневается в «чистоте» ее с Нельсоном отношений. Чарлзу Гревиллу он жаловался, будто вынужден мириться в Мертоне «черт знает с чем», иначе последует взрыв с непредсказуемыми последствиями и «полностью выбьет из колеи нашего друга». Некоторое время спустя он выговаривал уже самой Эмме за ее «экстравагантное поведение», «глупости» и так далее. Из его письма к жене, длинного, бессвязного, пронизанного болью письма, следует — их отношения в то время являлись далеко не безоблачными. «Покидать мне тебя было нелегко, и уезжал я с большой неохотой, — писал он. — Никто на свете не сравнится с тобой по уму и сердечности, хорошо бы только ты правильно распоряжалась своим богатством. Тебе следует научиться сдерживать эмоции, заставляющие тебя видеть все в ложном свете… Наш дорогой лорд Н. — человек благородный, щедрый, открытый, с широкой душой, и остается только молить Бога, чтобы такая щедрость была ему по карману… Целого состояния может не хватить на так называемые мелкие повседневные расходы… Не моя вина, если долгие годы, проведенные рядом с великой королевой, воспитали в тебе понятия, явно превосходящие мои возможности».