Кошмар: моментальные снимки - Брэд Брекк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утром пятого дня в Бангкоке я понял, что надо разыскать Боба во что бы то ни стало. Я должен был попасть на рейс во Вьетнам. Я заказал завтрак на двоих, заплатил Сюзи, что был ей должен, и сказал, что мой отпуск кончился. У меня не оставалось ни бата. Когда я объяснил Сюзи свои затруднения, она сказала, что знает район, где живёт Боб, и что оплатит мою дорогу туда.
— Вот, Брэд, — она дала мне 20 бат, что-то около одного доллара. — Это на такси, чтобы приехать к дяде. Я ехать с тобой, платить за такси, чтобы ты добраться хорошо.
Сюзи была шлюхой, но у неё было золотое сердце. Другим проституткам следовало бы провалиться сквозь землю, знай они следующий её шаг.
Мы сели в такси и меньше чем через 10 минут я был в доме у Боба. Тогда Сюзи открыла кошелёк и к моему удивлению протянула мне маленькую золотую монетку.
— Храни это на счастье, — сказала она. — Может быть, она помогать тебе во Вьетнам, и ты вернуться в Америка.
Мы поцеловались. Такси уехало, она махала мне в окно и улыбалась. Было грустно. В неё так было легко влюбиться…
Итак, конец, сказал я себе. Отпуску конец. Блин! Пора возвращаться на войну. Я не хочу возвращаться…
Как я и предвидел, Боб и Лоррейн чуть с ума не сошли со мной. Они связывались с Центром отпусков, искали в гостиницах, включая те, что не попали в список одобренных. Они даже обращались в полицейское управление Бангкока с просьбой проверить, не появлялись ли в моргах неопознанные трупы американцев.
Ничего.
— Ты даже не представляешь, как тебе повезло, — говорил Боб.
— А, знаю…
— В Бангкоке убийства каждый день. Тебя могли даже не найти. Если б ты понял, какой ты счастливчик, ты б перетрухал до смерти. Имея деньги и таскаясь по городу сам по себе, просто чудо, что ты ещё жив.
Я слушал его и ощупывал в кармане монетку, которую дала мне Сюзи. Моё счастье снова со мной!
Я побрился, причесался, надел униформу, перекусил и попросил Боба отвезти меня в Центр отпусков, чтобы успеть на рейс в Тан Сон Нхут.
Меня начал мучить синдром возвращения: дрожь, приступы тошноты, рвота, холодный пот, головокружение. Я боялся сделать шаг, голова болела, каждый волосок моей шевелюры причинял мне боль, и я не мог сфокусировать на чём-нибудь свой взгляд.
Не один я неважно выглядел после «насилия и разрушения». Другие выглядели ещё хуже.
Как отвратительно было вновь шагнуть в духоту Сайгона. Открываются двери самолёта, и влажная вонь города наполняет ноздри и раскалывает голову на части.
Мне пришлось просить какого-то солдатика заполнить мою декларацию на таможне. Руки так тряслись, что я не мог удержать карандаш. Меня колотило, пока я не вспомнил, что забыл кольцо и часы под задним сиденьем в машине Юмы.
Мне надо было выпить и покурить, а денег — ни гроша.
Пройдя таможню, я добрался автобусом до лагеря 199-ой бригады. Пошёл в клуб для рядовых, нашёл там новичков и стал травить им истории о похождениях в Бангкоке в обмен на сигареты и несколько бутылок пива.
— Ух, ты, вот куда я тоже поеду. Бангкок… — сказал паренёк по имени Тед.
О Бангкоке в памяти осталось немного. Но двух людей я не забуду никогда — Сюзи и Джонни. Шлюху и таксиста. Я верю, что когда-нибудь снова увижу Бангкок и на этот раз трезвыми глазами.
На другое утро на перекладных, с рюкзаком, по шоссе на Бьен Хоа я доехал до поворота на Кат Лай. Я было подумал, что оставшиеся шесть миль придётся топать пешком, но тут мимо проезжал вьетнамец-рейнджер на «Хонде» и согласился меня подвезти.
Подъехав к нашей информационной палатке, я крикнул «СТОП!». Вьетнамец нажал на тормоза, наскочил на камень, и мы оба взлетели в воздух. Он приземлился по одну сторону дороги — и его накрыло мотоциклом. А я шмякнулся в грязную лужу по другую сторону, и мой рюкзак придавил меня сверху.
Было около десяти утра, и, как обычно, все только и делали, что ничего не делали.
— Да это же Брекк! — воскликнул Джонс.
— Молчать! — скомандовал я, входя в палатку мокрый, как мышь, и по уши измазанный грязью. — Я вернулся, мерзавцы! А вы думали, что у меня не получится…
Неделю спустя у меня закапало с конца.
Пошёл к врачам.
Понадобилось шесть мощных доз, но через семь дней я снова был здоров.
Пенициллин, как и винтовка, лучший друг солдата.
Глава 37
«Чистая совесть»
«Дорогой Джимми…», начала Роза.
«Не знаю, как тебе это сказать, особенно в первую годовщину нашей свадьбы, но я беременна…
Мне было так одиноко без тебя, Джимми, что когда однажды вечером твой друг Том заглянуть узнать, как у меня дела…
Мне было плохо, я ходила к священнику, который венчал нас, и он убедил меня, что только правда — полная правда и ничего кроме правды — является единственной Божьей дорогой к чистой совести…»
Каждый вечер около пяти привозили почту — как раз во время проливных дождей. Рамсфельд вызвался забирать почту и, бережно пряча под плащом, приносил её в нашу заляпанную грязью палатку.
— Джонс! Письмо от жены… — как-то в октябре сказал Рамсфельд и бросил Джонсу письмо.
— Ха…от старушки Розы, — засмеялся Джонс.
Джонс, единственный чёрный в нашем отделе, сел на сундучок и вскрыл конверт. Внутри лежали поздравительная открытка и письмо.
Не читая, Джонс понюхал бумагу: улыбаясь, он закрыл глаза и глубоко вдохнул.
— Ах, милая!
Письмо было точно от Розы. Он узнал аромат её духов. Сколько же прошло времени, как он видел свою жену? Девять месяцев? Жену ли? Чёрт, она по-прежнему была его невестой. Они поженились за несколько месяцев до его отъезда за океан, когда он приезжал на побывку из учебного лагеря.
Джонс много рассказывал о Розе. О том, как они познакомились в школе, о том, как им было хорошо, и о том, какой это будет праздник, когда в январе он — специалист 4-го класса, ветеран Вьетнама, Д.Ч. Джонс — сойдёт на землю с самолёта в аэропорту Олбани в Нью-Йорке.
Они регулярно писали друг другу письма. В каждую свободную минуту Джонс расписывал Розе, как он по ней скучает и как тяжело воевать, особенно когда правда не на твоей стороне.
Однако постепенно письма от Розы стали приходить всё реже и реже.
Джонс наверняка догадывался, что что-то не так, но ни разу и словом не обмолвился. Это было слишком больно. Слишком отвратительно. Проще было выбросить всё из головы и не прислушиваться к своей интуиции.
19-летний счастливчик Джонс кое-как окончил школу и до призыва работал на фабрике, выпускавшей гвозди. Потом он стал солдатом. А чуть спустя — мужем. А потом в армии его научили печатать на машинке, подшивать документы и отправили во Вьетнам.
«Дорогой Джимми…», начала Роза.
«Не знаю, как тебе это сказать, особенно в первую годовщину нашей свадьбы, но я беременна…
Мне было так одиноко без тебя, Джимми, что когда однажды вечером твой друг Том заглянуть узнать, как у меня дела…
Мне было плохо, я ходила к священнику, который венчал нас, и он убедил меня, что только правда — полная правда и ничего кроме правды — является единственной Божьей дорогой к чистой совести…
Доктор говорит, что рожать мне в феврале, приблизительно в середине месяца. Том ещё не знает. Я ему сказала только, что не хочу его больше видеть, что мне хорошо одной…
Не знаю, что прибавить. Тебе надо быть дома до рождения ребёнка и попытайся понять. И, пожалуйста, не бросай меня, Джимми. Ты мне очень нужен, особенно сейчас. Одержи победу и поспеши домой…»
И подпись — Роза.
Джонс замер, заледенел. Потом скомкал письмо, ухватился за живот и стал раскачиваться вперёд-назад.
— Что случилось, Джонс? — крикнул Тид из другого угла палатки. — Получил отставку от старушки?
— Роза с Томом… — промычал Джонс, уставившись в половицы настила и держась за живот. — У Тома своих двое. Он женат на хорошей женщине. Он был шафером на нашей свадьбе. Почему? Как он мог?…
Узнав, в чём дело, Тид попробовал разрядить обстановку.
— Да ладно, Джонс, как говорится: «Джоди — говнюк»!
Джонс пропустил шутку мимо ушей. Он лёг на койку и уставился на москитную сетку, соображая, отчего такое случилось и — главное — почему случилось именно с ним.
— Чёрт бы побрал эту блядскую войну! — вокликнул Джонс и, утирая слёзы, треснул по деревянному каркасу койки. — Ничего бы не произошло, будь я там…будь я дома, где и должен быть.
У него были дружки, которые уже получали во Вьетнаме письма «Дорогой Джон». Но ведь они с Розой любили друг друга, их венчали в церкви, и впереди их ждала долгая счастливая жизнь с кучей детишек.
И вот случилось то, что случилось.
Джонс, как почти все женатые парни, время от времени ходил налево.
— Заманчиво бывать у четырёх сестричек на Весёлой улице, — любил он шутить.
