ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ - Феликс Кузнецов

«Что это — красивый жест? Фраза? — задает вопрос Аптекман. — И то и другое чуждо натуре Долгушина. Это — заповеди, дорогие сердцу Долгушина ‹…› Какие сложные движения души! Крест — символ искупления, и революция — выражение «святого гнева». «Во имя Христа» и «Свобода, равенство, братство». Революция жертв просит — иди на крест! Революция кровавой борьбы требует — рази мечом!

Это не было так просто, как другие себе представляют: проглотила-де молодежь одну-другую полудюжину тенденционных книжек, наслушалась призывов Бакунина и Лаврова и пошла в народ. Нет! То была подлинная драма растущей и выпрямляющейся души, то были муки рождения больших дум и тревожных запросов сердца. Я видел не раз, как молодежь, отправлявшаяся уже в народ, читала Евангелие и горько рыдала над ним. Чего она искала в Евангелии? Какие струны ее души были так задеты «благой вестью»?

Крест и фригийская шапка[21] ? Но это было, читатель!» — убеждает нас современник той великой и прекрасной эпохи.

1 Фригийскую шапку носили якобинцы во время Великой французской революции.

Да, все это было не просто: суровая трезвость «реализма» — и страстная проповедь евангелических заповедей; культ «разумного эгоизма» — и высочайший, белоснежный, граничащий с самопожертвованием альтруизму отрицание политики, политической борьбы — и гибель сотен бойцов в политической схватке с самодержавием. Мы еще не осмыслили в полную меру всей напряженности, противоречивости и глубины нравственного поиска революционеров XIX века. В их теориях, выражавших трагическую непреодолимость своего времени, было много преходящего, ограниченного, не выдерживающего современной научной критики. Но в их жизни и борьбе, в их свершениях и нравственных устремлениях содержалось вечное, непреходящее: боль за народ, стремление отдать жизнь за него, подвиг высокой революционной гражданственности.

И как это ни парадоксально на первый взгляд, не пера в загробное существо, не христианская религия, а нечто совершенно другое толкало их к евангелическому социализму. Об этом хорошо написал Берви-Флеровский, тот самый Берви-Флеровский, чья книга «Положение рабочего класса в России» вызвала столь восторженный отзыв Маркса, — несправедливо забытый революционный публицист шестидесятых-семидесятых годов. «У меня постоянно было в уме сравнение между готовившейся и действию молодежью и первыми христианами» — Берви-Флеровский посвятил эти строки как раз долгушинцам, которые в 1872–1873 годах готовились идти в народ. «Непрерывно думая об этом (о решении молодежи идти в народ. — Ф. К.) , я, — пишет далее Берви-Флеровский, — пришел к убеждению, что успех можно будет обеспечить только одним путем — созданием новой религии… Я стремился создать религию равенства!.. Если бы можно было эту самую молодежь превратить в апостолов такой религии! Если бы убывающие их ряды пополнялись все новыми верующими, которые, подобно первым христианам, горели бы возрастающим энтузиазмом, тогда успех дела был бы обеспечен».

Берви-Флеровский не ограничился пожеланием: он написал книгу «Как надо жить по закону природы и правды», отпечатанную в 1873 году в подпольной долгушинской типографии, где он попытался изложить основы этой новой, без бога и святых, революционной религии. В таком же приподнятом нравственно-религиозном тоне была написана Долгушиным прокламация «К русскому народу».

«…Мы, ваши братья, обращаемся к вам, угнетенным людям, и взываем во имя вечной справедливости, восстаньте против этих несправедливых порядков, не подобающих человеку, высшему и лучшему созданию на земле… — говорилось в этой прокламации. — И вот, когда вы потребуете для себя лучшей участи, злые люди-лиходеи станут кричать против вас, что вы бунтовщики, что вы всех перерезать хотите… и все такое… Это уж так бывает всегда, вспомните, что говорит Иисус Христос: «Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилище и в синагогах своих будут бить вас. И повезут вас к правителям и царям за меня, для свидетельства перед ними и язычниками».

Легче всего бросить упрек тем же долгушинцам, сказав, что в своей революционной пропаганде они сделали «шаг назад» от Чернышевского, взяв на вооружение заповеди Христа. Нет необходимости подробно говорить о всей утопичности их революционного переосмысления Евангелия. Попытаемся понять конечные истоки этой потребности в «новой религии» у пропагандистов-народников начала семидесятых годов. Они не только в том, что их нравственное подвижничество во имя счастья людей было и в самом деле в чем-то созвучно движению раннего христианства. Причины более глубокие и в конечном счете социальные. Они в том решающем и трагедийном факте, что русское народничество с истоков своих возлагало свои революционные упования на очень далекий от их социалистического идеала крестьянский класс. Как разбудить, какой найти путь к разуму и сердцу его? Это коренное драматическое противоречие второго этапа русского освободительного движения не могло не вызвать к жизни разнородных теоретических поисков и идейных метаний. Революционное богостроительство и богоискательство — одно из проявлений той объективной трудности, которую переживали крестьянские революционеры в силу исторического трагизма своего положения. «На царя у нас смотрят, как на помазанника божья, — говорил, например, другой участник долгушинского кружка, Гамов, — а потому идти против царя в России невозможно; для этого нужно выдумать такую религию, которая была бы против царя и правительства… Надо составить катехизис и молитвы в этом духе» (курсив мой — Ф. К.).

Не исключено, что на мировоззрение долгушинцев оказали влияние «Отщепенцы» Соколова, изданные как раз в это время чайковцами за границей и широко распространявшиеся в нелегальных кружках России.

Возможно и другое: столь специфические духовные искания Соколова и долгушинцев совпали потому, что отвечали какой-то объективной, хотя и искаженной потребности времени.

В «Социальной революции» есть строки, объясняющие обращение Соколова к «евангельскому социализму», перекликающиеся с мнением долгушинца Гамова: «Вспомните же, революционеры, что народ еще верит в Христа и что Евангелье есть единственная книга, которую он понимает», — писал здесь Соколов.

Обратив взор к раннему христианству и к Евангелию, которое он рассматривает не как культово-религиозный, а как социальный, исторический документ, Соколов с позиции революционера и утопического социалиста переосмысливает его. «Что такое учение Иисуса Христа, как не кодекс коммунизма? Иисус Христос и его апостолы проповедовали, чтобы мы владели всем сообща», — пишет Соколов.