Александр Дюма Великий. Книга 1 - Даниель Циммерман

Александр спасается в крытом проходе, ведущем к театру «Порт Сен-Мартен». Ударом ноги вышибает дверь. На шум прибегает Гарель. Александр в ярости. Он хочет взять из реквизита ружье, чтобы убить Грий де Бёзлена. Гарель боится, что тогда в случае репрессий подожгут театр. Александр отказывается от идеи ружья и требует взамен пистолеты, которые он одолжил для второго спектакля «Ричарда Дарлингтона» (мы помним, что на первом спектакле пистолеты Делафоса не сработали). Александр на эти пистолеты полагается даже больше, чем на пистолеты Меннесона, так как «это не только дорогие пистолеты, но еще и подарок герцога Д…», здесь ставим многоточие, дабы сохранить инкогнито Фердинанда. Гарель не видит никакой разницы между выстрелом из ружья и выстрелом из пистолета и приказывает реквизитору пойти и хорошенько спрятать подарок герцога Д… Итак, кроме сабли, у Александра нет никакого оружия. Сомнительно однако, чтобы он пошел на столь самоубийственный поступок, как выстрел в Грий де Бёзлена на виду у целого войска, даже если бы и нашел настоящие боеприпасы в театральном реквизите.

Он поднимается на третий этаж, разглядывает бульвар через слуховое окно. Грий де Бёзлен по-прежнему красуется среди солдат. «Я бесился, что не имею даже духовой трубки». За неимением стрелы, он мог бы использовать свою саблю в качестве дротика. Галопом скачет драгун. Мальчишка бросает в него камень. «Но женщина — скорее всего мать ребенка — появляется, неслышно подкрадывается сзади к мальчишке и, схватив его за ворот, отвешивает ему сильнейшую оплеуху». Александр качает головой: без участия женщин всякое движение обречено на поражение. Наблюдение, подтверждающее верность его политического анализа, согласно которому сложившаяся ситуация не является революционной. Более того, крайне левые республиканцы устремляются прямо в ловушку, расставленную для них королем-грушей, и несколько сотен молодых людей, присоединиться к которым Александр вовсе не торопится, поплатятся за это жизнью. Хорошо знавший его Жюль Леконт скажет о нем: «Человек разума, а не сердца»[126]. Что верно, но только не по отношению к дружбе и любви. Как же в конкретной ситуации примирить глубокое несогласие с предпринятыми действиями и верность людям, которые их предприняли? Неудовлетворительное состояние здоровья — прекрасное алиби, чтобы, оставаясь на расстоянии от действий, отдавать должное людям.

Шум в фойе театра. Человек двадцать республиканцев проникли сквозь вышибленную Александром дверь в театр и требуют ружей из реквизита. У Гареля в запасе не меньше сотни, но ведь все это стоит денег и каких! Александр приходит ему на помощь, чувствуя за собой силу власти похоронного комиссара. Хорошо, пусть каждый возьмет по ружью. Кого убьют, с того взятки гладки, но живые должны будут ружья вернуть. Согласны? И чтобы избежать новых революционных требований подобного же рода, на двери мелом пишут: «Оружие отдано», что можно толковать и как отдано добровольно, а не взято силой врагами Республики, и как его отсутствие на складе театра. Само собой разумеется, что в случае поражения восстания надпись мелом легко стирается.

Гарель, который таким образом смог сохранить четыре пятых своего арсенала, преисполнен благодарности. Он ведет Александра в квартиру к Жорж. Она испускает крик, увидя его в столь компрометирующем мундире артиллериста. Она не выпустит его в этой одежде, которая может стоить ему жизни, надо непременно послать кого-нибудь к нему домой за нейтральным костюмом. Если бы не Жорж, Александру это даже в голову бы не пришло. Театральный служащий, таким образом, отправлен к Александру на дом. Вскоре без всяких приключений он возвращается с вполне буржуазным одеянием, в квартале все спокойно. Александр избавляется от своей опасной формы, откланивается и направляется в особняк Лаффита. Он приходит туда одновременно с Лафайетом. Выход благородного старика изумителен:

«— Ну как, генерал, — кричали ему со всех сторон, — чем вы заняты?

— Господа, — отвечает он, — ко мне явились какие-то смельчаки и воззвали к моему патриотизму.

— Что же вы им ответили?

— Я ответил: «Дети мои, чем больше дырок в знамени, тем больше и славы! Найдите мне место, где можно было бы поставить мне стул, чтобы я дал себя убить».

Легендарная смерть, и История вспомнит об этом с волнением. В настоящий момент молодые люди рассеялись по городу, но, увы, все поиски их были тщетны, в тот вечер в Париже не нашлось ни одного свободного стула. Возможно, что в гостиной Лаффита Лафайету предложили все же кресло. После этой героической интермедии разговоры возобновились. Совершенно очевидно, что реформаторы-орлеанисты из «Движения» — противники революционных республиканцев. Александр уходит. Шум перестрелки, в центре идут бои. Куда идти, к друзьям или в постель? «Я был безоружен», и речи не могло быть, чтобы либо Гарель не дал ему что-нибудь, либо дома, где всякий национальный гвардеец должен был хранить свое оружие, у него не оказалось бы ни охотничьего ружья, ни военного карабина. «И потом я еле стоял на ногах, я весь горел в жару. Я сел в кабриолет и приказал отвезти меня домой.

Поднимаясь по лестнице, я потерял сознание, и меня в глубоком обмороке нашли между вторым и третьим этажом». Что это было, мнимый соматический эффект, придуманный двадцать лет спустя, когда писались «Мемуары», или же натуральный обморок — под влиянием противоречивых чувств, имевших место 5 июня? Нам известны случаи, когда Александр по своей воле мог вовремя заболеть, например, в Виллер-Котре, в результате любовной досады, но об обмороках и речи никогда не было.

За исключением горсточки артиллеристов, примкнувших к повстанцам, Национальная гвардия ревностно исполняла свою роль преторианской гвардии при короле-груше. Ночью большинство баррикад было блокировано. К утру 6 июня оставалось лишь два очага сопротивления: Фобур Сент-Антуан с пространством вокруг Ратуши, а также улицы Сен-Мартен и Сен-Мерри. Александр направляется сначала на улицу Пирамид к Бернару де Ренн, потому к Этьену Араго, который только что переехал из дома, где жил Александр. Оба друга живы и здоровы. Араго едва успел ускользнуть с баррикады на улице Менильмонтан, но и Пешё д’Эрбенвиль как будто тоже не погиб. Александр и Араго спешат в «National». Новости противоречивы: улица Сен-Мерри то ли еще держится, то ли уже пала. Этьен Араго решает пойти посмотреть собственными глазами, кто пойдет с ним? Александр не колеблется ни минуты: «Я умирал от желания, но едва мог двигаться».

Что не помешало ему, однако, размеренным шагом добраться до Лаффита. Там уже вовсю шло собрание. Лишь меньшинство хотело выразить свои верноподданнические чувства королю-груше, осудив восстание, большинство же не пало до такой степени трусости и предпочитало просить лишь о милосердии к пленным и раненым. С этой миссией решено было отправить трех человек — Франсуа Араго, Одилона Барро и Лаффита. Во время совещания именитых деятелей Движения Александр ждал во дворе вместе с математиком и астрономом Савари. «Мы были очень близки во взглядах, и так как наша республика не была похожа на республику в общем понимании этого слова, встречаясь, мы в тот же миг вцеплялись друг в друга, чтобы строить наши утопии». Итак, только что Александр произнес ключевое слово: его республика — это идеал, которого достичь невозможно.