Прекрасная монашка - Барбара Картленд

Лошади, конечно, не так резвы, как ваши собственные, но тоже достаточно хороши.

— Вы уверены, Себастьян, что нам не следует поехать туда вместе с вами? — спросила леди Изабелла. — Если бы мне удалось поговорить с Аме, то я смогла бы — у меня нет ни малейших сомнений — переубедить ее и заставить изменить свое решение.

— Все, что надо будет сказать, я сообщу ей сам, — ответил его светлость.

Не говоря больше ни слова, он вышел из комнаты.

Через окно леди Изабелла и Хьюго видели, как герцог Мелинкортский уселся в карету, которая ждала его у парадной двери. В экипаж была запряжена четверка великолепных лошадей серой масти. Лошади были свежими, и, почувствовав прикосновение кнута, сразу пошли крупной рысью. Как только экипаж скрылся из виду в облаке: пыли, леди Изабелла обернулась к Хьюго.

— Он успеет? — спросила она.

— Надеюсь, что да, — ответил Хьюго, нов голосе его, слышалось сомнение.

— Хьюго, мне страшно, — проговорила леди Изабелла, обнимая его, — боюсь, что Аме не захочет выслушать Себастьяна. Если так случится, мне его будет очень и очень жаль.

Однако герцог Мелинкортский, направляясь по дороге в Сен-Бени, не выглядел человеком, который нуждается в чьей-либо жалости. На лице его было жесткое выражение, губы плотно сжаты. Теперь в его глазах не было даже намека на нежность, и все, кто хорошо его знал, сказали бы, что сейчас его светлость находится в грозном расположении духа и в то же время исполнен решимости выполнить все, что задумал.

Себастьян Мелинкорт всегда добивался того, чего хотел в этой жизни, независимо от того, касалось ли это женщин, положения в обществе или достижения каких-либо иных целей. И когда он встречал на своем пути трудности или предполагал возможность неудачи, герцог, казалось, черпал дополнительные силы из каких-то неведомых источников, после чего с помощью упорства и силы неизменно добивался того, чего хотел, но что поначалу казалось невозможным.

Однако, когда карета остановилась у стен монастыря де ла Круа и его лакей, спрыгнув с козел, позвонил в тяжелый колокол, герцог внешне был уже совершенно спокоен, и по его виду нельзя было сказать, что он грозен. Его светлость вышел из экипажа. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем за железной решеткой в центре тяжелой дубовой двери показалось чье-то лицо и у Себастьяна спросили, в чем состоит его дело.

— Я хочу поговорить с послушницей по имени Аме, — ответил герцог.

Зарешеченное окно захлопнулось, а через мгновение огромная дверь монастыря открылась передним, какая-то пожилая монашка со сморщенным от старости лицом жестом руки пригласила его светлость войти, после чего вновь захлопнула дверь. Герцог Мелинкортский оказался в длинном коридоре со сводчатым потолком, ведущим в большую крытую галерею, в конце которой он заметил еще две похожие.

Звук его шагов раздавался по выложенному плитами полу. Здание монастыря было величественным и холодным, ничем не нарушаемая тишина оглушала. Многочисленные коридоры отличались неописуемой красотой, которая, казалось, окутывала человека. Всякий оказавшийся здесь внутренне ощущал красоту, еще не видя ее.

Старая монахиня провела герцога Мелинкортского через большую трапезную с потолком из массивных балок со священными письменами. Стены украшали чудесные фрески, а под ними отделаны панелями из плетеного тростника. Вдоль стен стояли длинные узкие скамьи, а посреди — огромные массивные полированные столы, потемневшие от времени.

Когда они дошли до дальнего конца трапезной, монахиня остановилась и постучала в дубовую дверь. Голос за дверью произнес: «Войдите», после чего его светлость оказался в квадратной комнате с узкими окнами. Стены были выбелены, а на полулежали циновки из тростника.

Мебель в комнате была выдержана в строгом и простом стиле, а главным предметом было огромное распятие, укрепленное на одной из стен. Высокая женщина, в белом одеянии встала из-за стола, где она что-то писала, чтобы приветствовать гостя.

Лицо было прекрасным, с безупречной чистотой линий. От женщины веяло властностью, так что герцог Мелинкортский сразу понял, что перед ним сама мать-настоятельница. Он склонил перед ней голову.

— Герцог Мелинкортский, — представился он.

— Я ожидала вас, — спокойно проговорила мать-настоятельница. — Не хотите ли присесть, ваша светлость?

— В этом нет нужды, — отказался герцог. — Я хочу поговорить с послушницей Аме, которая сегодня утром вернулась в ваш монастырь.

— Да, это так.

Она посмотрела на герцога Мелинкортского, и его светлость понял, что его внимательно изучают. Он также пристально смотрел на нее и не отводил взгляда до тех пор, пока не почувствовал, что мать-настоятельница осталась довольна тем, что увидела.

— Садитесь, ваша светлость, — вновь повторила она.

Себастьян Мелинкорт принял ее приглашение и сел на грубо сколоченный стул с высокой спинкой, который стоял возле письменного стола.

Мать-настоятельница тоже села. Лучи солнца, падавшие ей на лицо, высвечивали очаровательные линии его тонких черт, подчеркивая гладкость и нежность ее безупречной кожи. Руки у нее были с длинными пальцами, через кожу проступали голубые вены. Когда она сложила их на коленях, герцог подумал, что у нее спокойное и умиротворенное состояние духа; пожалуй, такого он не встречал еще ни у кого.

— Аме рассказала мне обо всем, что с ней случилось с тех пор, как она покинула этот монастырь, — спокойно проговорила мать-настоятельница.

— Я приехал, чтобы увезти ее отсюда, — заявил герцог Мелинкортский. — И хочу забрать ее затем с собой в Англию. Она будет моей женой. А если кто-нибудь дерзнет копаться в ее прошлом или делать какие-либо предположения, которые тем или иным образом опорочат или оскорбят ее, ему придется иметь дело со мной.

— И вы в самом деле думаете, что Аме была бы счастлива заполучить свое благополучие, нарушив спокойную жизнь собственной матери?

— Я уже сказал, — повторил герцог Мелинкортский, — что глупо опасаться каких-то неприятностей из далекого прошлого. Ведь герцог де Шартре далеко не гений. Он, разумеется, может послать в Англию свой запрос, но я смогу все устроить так, что ответы на все вопросы ему придется дожидаться до скончания века.

— Но ведь люди все равно будут болтать.

— Это неважно!

— Почему же?

Услышав этот простой вопрос, Себастьян Мелинкорт с удивлением посмотрел на мать-настоятельницу.

Воцарилось молчание, и эта тишина как бы подчеркивала важность момента, от ответа на этот вопрос зависело будущее. Потом, медленно разжав губы, с огромным трудом герцог сказал тихо: