Аэроплан для победителя - Дарья Плещеева

— Как это — не закусывать?!

— Очень просто!..

Дамы и господа, не желая переходить на бег, отставали, лишь двое мальчишек, размахивая руками, бежали рядом с Лабрюйером.

— Перестаньте валять дурака и делать из меня посмещище! — крикнул он и остановился.

— Да правду же говорю! — вопил Енисеев. — Водку не закусывать надо! Ее надо запивать! Ведь почему утром глотка сухая? От обезвоживания организма! Выпил чарку — потом два-три глоточка воды! И — все! И утром — как огурчик! Нас этому научили…

Поезд все ускорял ход, и Лабрюйер вдруг снова кинулся бежать следом, размахивая руками.

— Слышите?! Запивайте!.. И все у вас будет хорошо! — уже во всю глотку орал Енисеев. — И вы на ней женитесь! Она хорошей женой будет, клянусь вам! И на службу вернетесь! Точно вам го-во-рю!.. Баркарола, Аякс! Бар-ка-ро-ла-а-а!..

Поезд уходил по дуге, больше сил не было бежать так быстро. Лабрюйер перешел на шаг и в конце концов остановился — уже за пределами перрона. Как еще он не сломал себе шеи, соскакивая в переплетение рельсов?

Решение родилось неожиданно — так же, как нелепая затея гнаться за поездом.

Оказалось, хорошая пробежка очень способствует избавлению головы от всякого хлама.

А когда хлам выкинешь — там, в голове, светло, просторно, и на просторе рождается, развивается и облачается в правильные слова мысль, которой иначе суждено было бы умереть зародышем и гнить, отравляя организм, еще тридцать лет — или сколько осталось жить бывшему полицейскому инспектору Александру Гроссмайстеру?

— Ничего, брат Аякс, — сказал Лабрюйер. — Я еще тебя перепью. Найду и перепью. И никакая водица тебе не поможет. Судьба сведет…

Лабрюйер даже думать не хотел, где именно сведет. Потому что стало стыдно. Он-то останется в чинной, деловитой, мирной Риге, а Енисеев, получив новое задание, окажется где угодно, и ночная погоня за аэропланом будет ребяческой игрой по сравнению с его новыми опасными затеями. Чертов жандарм… Судьба может свести только там, где опасность, так-то…

Значит, так?..

Но Енисеев успел прокричать «Бар-ка-ро-ла-а-а!..»

Лабрюйер не мог верить этой «Баркароле», уж слишком она прозвучала нереально — словно открылось окно в небесах, и оттуда полилась нездешняя музыка, преобразившая все, и даже голос, которому она доверила себя.

А ведь кто такая Валентиночка Селецкая? Актерочка, артисточка, актрисуля, с нежным голоском и тонкой талией; уставшая от вечных гастролей женщина, которая уже ищет, к кому бы прилепиться надолго — хоть на год, на два, если иначе не получается. И ей мерещится любовь там, где лишь обыкновенная тоска по сильному плечу и крепким рукам. Да и по тугому кошельку, если смотреть на Валентиночку без розовых очков. Обыкновенная женщина, которую Господь то ли наградил, то ли наказал звучным голосом. Если отнять голос — то что останется?

Любовь — это музыкальная фантазия.

А война, похоже, правда.

Но проклятая «Баркарола» так и плескалась в ушах! Он шел, перешагивая через рельсы, и слушал серебряную мелодию. Она все не гасла.

У телефонной станции на вокзале толпился народ. Пришлось подождать. Пока ждал, нашел правильные слова.

— Аркадий Францевич, — сказал Лабрюйер, когда к аппарату позвали Кошко. — Это Гроссмайстер беспокоит. Я собираюсь в Петербург и прошу вас о встрече. В любое удобное для вас время. Буду просить вас о протекции. Нет, прошлого не вернуть. Да, я догадывался, что вам уже сообщили… Значит, вы и без объяснений поймете, каким я вижу свое будущее…