Соната незабудки - Монтефиоре Санта

Ей было приятно увидеть искры желания, похожие на тлеющие угольки костра, засверкавшие в его глазах.

— Я очень счастлив с Леонорой. Между нами все давно кончено.

— Но ты по-прежнему мечтаешь обо мне!

Флориен был обезоружен внезапной переменой ее тона. Она была права. Он действительно до сих пор мечтал о ней и часто просыпался на рассвете, мокрый от пота, и корил себя за то, что позволил этой женщине-чудовищу завладеть своим сердцем. Он покачал головой, сел, взял инструменты и вернулся к своей работе.

— Думаю, тебе лучше уйти, — быстро сказал он, не глядя на нее. — Ты злоупотребляешь нашим гостеприимством.

— Я вернусь, — сказала она со смешком и пошла по полю, зная, что его глаза следят за ней и блестят ярче, чем обычно.

В марте Леонора и Флориен переехали в дом тети Сисли, так как фургон был слишком холодным и тесным для будущей мамы. Там не было телефона на случай, если роды начнутся среди ночи. Дом тети Сисли был не намного теплее, но, по крайней мере, больше. Сесил сумел убедить их взять в аренду один из коттеджей, как только малыш появится на свет.

— Фургон — неподходящее место для ребенка, — сказал он.

Леонора расстроилась, но Одри предложила поставить фургон в саду, чтобы ребенок мог играть в нем, когда подрастет.

— Грейс обожает крошечный домик, который для нее сделал Сесил, — добавила она.

— По-моему, начинается, — сказала Леонора Флориену. Было шесть часов вечера, и она хотела принять ванну. Она положила руку на голый живот и улыбнулась. — У меня весь день были боли, а теперь они повторяются чаще. Каждые четыре-пять минут. Я считала.

— Позвонить акушерке? — спросил Флориен. Что, если ребенок вот-вот родится, а он не сможет помочь жене?

— Скажи, что роды начались, но схватки будут продолжаться еще несколько часов, — спокойно ответила Леонора. — Мне говорили, что первенцы медленно появляются на свет.

— Тебе нужно принять ванну?

— Конечно, — Леонора с любовью улыбнулась ему и погладила по щеке. — Я в порядке. Я очень счастлива — скоро родится наш ребенок!

— Надеюсь, он дождется прихода акушерки!

— Не волнуйся, — сказала она, похлопывая себя по животу. — Ему предстоит долгий путь.

— Я скажу тетушке Сисли и позвоню твоей маме.

Леонора забралась в ванну и позволила теплой воде облегчить боль. К тому времени, как пришла Одри, схватки повторялись через каждые три минуты. Леонору научили правильно дышать, и теперь она лежала в кровати, держа за руку маму, а Флориен метался по комнате, ожидая прихода Мэри, акушерки. Наконец она появилась — ирландка с мягким голосом, грузным телом, открытым лицом и ободряющей улыбкой.

— Не о чем беспокоиться! Я здесь, и все будет в порядке, — сказала она сладким голосом.

Когда наконец отошли воды, тетя Сисли и Одри по просьбе Леоноры покинули комнату. Перед уходом они по очереди потрепали ее по руке, желая удачи. Флориен тоже хотел выйти, но Леонора испуганным голосом окликнула его:

— Не оставляй меня, Флориен. Мы вместе пройдем через это.

И Флориен остался. Сначала он чувствовал себя беспомощным. Схватки усиливались, и каждый раз он видел, как жена корчится от боли. Он держал ее за руку, страстно желая облегчить ее страдания, но понимал, что может оказать ей только пассивную поддержку. Однако наступил решающий момент, и он понял, что принял правильное решение, оставшись с Леонорой. Она крепко схватила его за талию и прижалась головой к его животу. Он гладил ее по волосам, как никогда остро чувствуя всю силу своей любви и отчаяния.

— Ты такая храбрая, — говорил он, целуя ее в висок. — Ты такая храбрая!

Ребенок страстно желал поскорее появиться на свет. Флориен кусал пальцы в отчаянии. Леонора тужилась, молилась и кричала, а Флориен рыдал, рисуя в воображении страшную смерть матери и ребенка. Когда малыш наконец появился на свет, красно-синий и дрожащий, супруги разрыдались, переполняемые благодарностью и благоговением перед чудом рождения новой жизни.

Мэри завернула новорожденного в полотенце и подала матери. Флориен подумал, что рождение ребенка — самое мучительное испытание в его жизни. Он присел на край кровати и коснулся крохотной ручонки сына, который тут же схватил его палец своими маленькими пальчиками.

— Посмотри, любовь моя, он держится за меня!

Лицо Леоноры вспыхнуло от удивления и радости, потому что никогда прежде Флориен не обращался к ней так ласково.

— Ты назвал меня «любовь моя», — сказала она, прильнув к нему.

Он зарыл лицо в ее волосы.

— Это потому, что ты — моя любовь, — повторил он охрипшим голосом. — Я никогда не любил тебя так сильно, как сейчас. Но еще сильнее я восхищаюсь тобой. Ты такая смелая и сильная! Ты подарила этому миру моего сына, и мы будем любить его, заботиться о нем, дадим ему все, что в наших силах. Я больше не буду таким, как прежде.

— И я тоже, — прошептала она, наклоняясь, чтобы поцеловать влажное личико малыша. — Ничто в жизни не будет для меня важнее моего ребенка.

— Как мы назовем его?

— А как ты хочешь?

— Панацель, в честь моего отца.

Леонора улыбнулась.

— Маленький Панацель! — Она вздохнула и снова поцеловала сына. — Ты будешь благословлен именем своего деда. Ты — необыкновенный малыш.

Когда Алисия в очередной раз вырвалась из круговорота светских вечеринок, чтобы съездить в Дорсет, Леонора и Флориен уже устроились в своем новом домике. Маленький Панацель спал в колыбельке в спальне, пропахшей лавандой и тальком, а Леонора суетилась по дому, придавая ему уют. Флориен встретил свояченицу у двери, которую он как раз красил в белый цвет. К ее удивлению, зять улыбнулся ей холодно, словно они были едва знакомы. Огонь желания погас, чтобы никогда не загореться снова, и Алисия поняла, что Леоноре каким-то образом удалось завоевать его сердце.

— Поднимись наверх и посмотри на него, — с улыбкой сказал он. — Наш малыш — самое прелестное из божьих созданий.

— Слышала, вы назвали его Панацель, — сказала она.

— В честь моего отца и деда. Хотя он и не будет жить в фургоне, в его жилах течет цыганская кровь.

Леонора была рада видеть сестру. Она крепко обняла ее.

— Где же ты была все это время? — воскликнула она. — Ты непременно должна подняться наверх и познакомиться с Панацелем!

Алисия последовала за сестрой, отметив про себя, что той еще не скоро удастся восстановить фигуру. Леонора по-прежнему казалась беременной. Это дало Алисии легкое чувство удовлетворения, но совсем ненадолго. Как только она увидела своего племянника, ей показалось, что ее сердце попало в тиски. Наклонившись, она смотрела в колыбельку. Панацель — обожаемый всеми младенец — крепко спал и был прекраснее всех малышей, которых она когда-либо видела. Его белая прозрачная кожа светилась нежным светом. Глазки были закрыты. Но какие чудесные у него были ресницы, густые и длинные, какие пухленькие розовые губки, тронутые нежной улыбкой…

— Он восхитителен, — сказала Алисия тихо. — Вы такие счастливые…

Впервые в жизни она осознала, что Леонора имеет все, чего она желала для себя. Мерседес была права, и сквозь годы ее слова прозвучали снова, чтобы напомнить Алисии о ее собственных заблуждениях: «Леонора найдет счастье, потому что ее внешность никого не введет в заблуждение». Внешность Алисии обманула многих, но никого так жестоко, как ее саму.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Следующие восемь лет принесли море радости Леоноре, неопределенности и сомнений — Алисии и бесконечных приключений — любознательной Грейс, которая с восторгом открывала для себя мир. Когда младшая из дочерей объявила, что выиграла стипендию в колледже Тринити в Дублине, больше всех удивилась Одри, которой всегда казалось, что Грейс интересуют сказочные феи, но никак не учеба.

— Философия имеет много общего с миром фей, — улыбнулась матери Грейс.