Дон Кихот - Мигель Сервантес Сааведра

Тут Санчо сказал:

— Ну, что касается мягкого и ровного хода, то мой серый, хотя по воздуху и не летает, но на твердой земле не уступит никакому иноходцу.

Все рассмеялись, а Долорида продолжала:

— Так вот, если только Маламбруно пожелает положить конец нашим бедам, этот конь очутится здесь не более как через полчаса после наступления ночи.

— А сколько человек может поместиться на вашем коне? — спросил Санчо.

Долорида ответила:

— Двое: один — на седле, другой — на крупе. Обычно так садятся на него рыцарь со своим оруженосцем, если только нет какой-нибудь похищенной девицы.

— Хотелось бы мне знать, сеньора Долорида, — сказал Санчо, — как зовут этого коня?

— Зовут его, — ответила Долорида, — не так, как звали коня Беллерофонта[104], имя которого было Пегас, и не как коня Александра Великого, по имени Буцефал, и не как коня Рейнальда Монтальбанского, чья кличка была Баярд.

— Ну, раз этот конь не назван в честь коней знаменитых рыцарей, — значит, и имени коня моего господина — Росинанта — он не носит.

— Совершенно верно, — ответила бородатая графиня, — за свою быстроту он прозван Клавиленьо Быстрокрылый.

— Имя мне нравится, — продолжал Санчо. — Ну, а как им управлять — уздой или недоуздком?

— Я уже вам сказала: не уздой, а особой ручкой, — ответила графиня Трифальди. — Рыцарь, едущий на нем, поворачивает ручку то в одну сторону, то в другую и направляет коня куда захочет: конь или взлетает на воздух, или опускается вниз, почти касаясь копытами земли.

— Я не прочь посмотреть на этого волшебного коня, — сказал Санчо, — но если вы полагаете, что я решусь сесть на него, так поищите лучше груш на вязе. Вы хотите, чтобы я сидел на деревянном крупе, да еще без тюфячка или подушки. Черт возьми, я вовсе не собираюсь растрясти себе все внутренности ради избавления незнакомых мне дуэний от бород. Впрочем, моя помощь им, конечно, и не нужна.

— Очень нужна, друг мой, — возразила Трифальди, — так нужна, что без вашего участия у нас, наверное, ничего не выйдет.

— Спасите меня, добрые люди! — воскликнул Санчо. — Да какое дело оруженосцам до приключений их господ? На долю рыцарей приходится вся честь и слава, а наш брат знай себе работай. Даже историки в своих описаниях подвигов странствующих рыцарей никогда не упомянут об оруженосце и его участии в деле, словно его и на свете не было. Нет, сеньоры, повторяю еще раз: мой господин может отправляться один, и дай ему бог всякого успеха, а я останусь здесь в обществе сеньоры герцогини и займусь освобождением от чар сеньоры Дульсинеи. С меня и этого довольно.

— И все-таки, добрый Санчо, — заявил герцог, — вам придется сопровождать вашего господина, если это окажется необходимым. Недопустимо, чтобы из-за вашего нелепого страха лица этих сеньор остались бы косматыми. Ведь это же неприлично.

— Еще раз кричу: спасите! — воскликнул Санчо. — Если бы требовалось проявить милосердие к каким-нибудь юным затворницам, ну тогда еще куда ни шло. Но мучиться ради того, чтобы избавить от бород дуэний? Да ну их к черту! Пускай они все ходят с бородами, от старшей до младшей, от первой жеманницы до последней кривляки.

— Вы не любите дуэний, друг мой Санчо, — сказала герцогиня. — Но клянусь вам, вы не правы. В моем доме есть примерные дуэньи. Взять хотя бы донью Родригес, которая стоит перед вами.

— Смейтесь, смейтесь, ваша светлость, — сказала донья Родригес. — Бог создал дуэний, — стало быть, он знает, для чего они нужны. Уповая на его милосердие, я могу перенести все оскорбления этого грубияна оруженосца и…

— Ну, довольно о дуэньях, — нетерпеливо прервал ее Дон Кихот. — Пусть только явится этот Клавиленьо — и я немедленно вступлю в бой с Маламбруно и сниму ему голову с плеч с большей легкостью, чем бритва снимает ваши бороды, а Санчо, конечно, исполнит все, что я ему прикажу.

— Ах! — воскликнула тут Долорида. — Пусть все звезды небесные взглянут благосклонными очами на ваше величие, о доблестный рыцарь, и пошлют вашему духу удачу и мужество, дабы вы соделались щитом и оплотом всего посрамленного и угнетенного рода дуэний; его ненавидят аптекари, на него ропщут оруженосцы и клевещут пажи. О великан Маламбруно, пошли же скорей несравненного Клавиленьо, дабы кончились наконец наши злоключения!

Трифальди сказала это с таким чувством, что у всех присутствующих выступили слезы на глазах, и даже Санчо прослезился и тут же решил про себя, что последует за Дон Кихотом хотя бы на край света.

Между тем настала ночь, и пришел час, когда должен был явиться знаменитый Клавиленьо. Однако его все еще не было, и Дон Кихот начал беспокоиться. Он опасался, что Маламбруно раздумал вступать с ним в единоборство и избрал для поединка другого рыцаря. Но вот внезапно вошли в сад четыре дикаря. Они несли на плечах большого деревянного коня; приблизившись к Дон Кихоту, дикари поставили коня на землю, и один из них сказал:

— Пусть сядет на эту махину рыцарь, у которого хватит на это храбрости…

— Я во всяком случае не сяду, — перебил Санчо, — у меня и храбрости не хватит, да я и не рыцарь.

Дикарь продолжал:

— …а если у этого рыцаря есть оруженосец, пусть он сядет на круп коня. Стоит только повернуть деревянную ручку у коня на лбу, и он взовьется ввысь и примчит всадников к Маламбруно, который давно их поджидает. Но перед полетом путникам непременно надо завязать себе глаза. Иначе у них может закружиться голова, и они свалятся на землю. Повязку нельзя снимать до тех пор, пока конь своим ржанием не возвестит седокам, что их воздушное путешествие закончилось.

После этих слов дикари оставили Клавиленьо и с большой учтивостью удалились. А Долорида со слезами на глазах сказала Дон Кихоту:

— Доблестный рыцарь, Маламбруно сдержал свое обещание: конь — перед тобой. Наши бороды растут, и все мы молим тебя — избавь нас от них. Для этого тебе стоит только сесть вместе с твоим оруженосцем на этого коня и довериться его волшебной силе.

— Я сделаю это, сеньора графиня Трифальди, с большой охотой и удовольствием: так велико мое желание видеть вас, сеньора, и всех ваших дуэний с чистыми гладкими лицами.

— А я не сделаю этого, — сказал Санчо, — ни с удовольствием, ни с неудовольствием, — вообще никак. Если, для того чтобы обрить этих дам, необходимо взбираться на круп коня, то пусть мой господин поищет себе другого оруженосца или эти сеньоры придумают какой-нибудь способ вылощить свои лица. Что я, колдун, что ли, чтобы носиться под облаками? Да и что скажут мои островитяне, узнав, что их губернатор летает по воздуху! К тому же до Кандайи добрых три тысячи миль. Как же мы вернемся обратно, если наш конь устанет или великан рассердится? Тогда уже никакие острова меня не увидят. Люди недаром говорят: подарили тебе коровку, так беги скорее за веревкой. Так что пусть меня простят бороды этих сеньор, но мне и здесь очень хорошо. В этом доме меня ласкают, а хозяин его посулил мне великую милость — сделать меня губернатором.

На это герцог ответил:

— Друг мой Санчо, вам не хуже меня известно, что всякой прибыльной и важной должности можно добиться только подкупом. Так знайте же, что вы можете купить у меня ваше губернаторство не иначе, как отправившись вместе с сеньором Дон Кихотом. И, пожалуйста, не беспокойтесь, — вернетесь ли вы сюда на Клавиленьо, или же по воле враждебной судьбы вам придется, как пилигриму, плестись от одного постоялого двора до другого, — все равно, когда бы вы ни вернулись, остров и губернаторство останутся за вами. Решение же мое неизменно: не сомневайтесь в правдивости моих слов, Санчо, иначе я сочту себя глубоко оскорбленным.

— Ни слова больше, сеньор, я простой оруженосец и никогда не осмелюсь сомневаться в вашем слове, — ответил бедный Санчо. — Пусть мой господин садится верхом; завяжите мне глаза, помолитесь за меня богу да еще скажите, пожалуйста, могу ли я поручить свою душу господу богу и призывать к себе на помощь ангелов, когда мы будем пролетать по поднебесью.

На это Трифальди ответила:

— Конечно, Санчо, вы можете поручить свою душу богу или кому вам будет угодно. Ведь Маламбруно хоть и волшебник, а все-таки христианин.

Но тут Дон Кихот прервал их разговор, подозвав Санчо к себе.

Он отошел вместе с Санчо в сторону, под деревья, и, схватив его за руки, сказал:

— Ты видишь, братец Санчо, что нам предстоит длинное путешествие. Один бог знает, когда мы вернемся назад и когда ты сможешь спокойно и не торопясь исполнить свое обещание Дульсинее. Поэтому я бы попросил тебя удалиться сейчас в твою комнату. Скажи, что тебе нужно захватить с собой кой-что на дорогу. А там всыпь себе хотя бы пятьсот горячих. На это потребуется немного времени, а между тем ты бы доставил мне этим большое утешение. Ты знаешь, как важно для меня это дело.