Японская новелла - Сёсан Судзуки

И вот, осенью шестого года Ансэй22 Дэнкити неожиданно узнал, что Хэйсиро находится в деревне Кураи. Правда, на поясе у ронина уже не было, как прежде, двух самурайских мечей. Неизвестно когда приняв постриг, он теперь служил сторожем храма бодхисаттвы Дзидзо23 в деревне Кураи. Дэнкити испытал благодарность за явленную ему “милость богов”.

Кураи — небольшая деревушка в горах, не более чем в пяти ри от Нагакубо. К тому же деревня эта соседствовала с Сатиямой, и каждая тропка там была ему знакома (см. карту). Уточнив, что Хэйсиро теперь зовется Дзёканом, Дэнкити седьмого числа девятой луны шестого года Ансэй надел плетенную из осоки шляпу, прицепил к поясу длинный меч работы безвестного мастера из провинции Сагами и в одиночку отправился вершить месть. Наконец-то, на двадцать третий год после смерти отца, ему предоставлялась возможность осуществить свою заветную мечту.

В деревню Кураи Дэнкити вошел вскоре по истечении часа Пса24. Он специально выбрал вечер, чтобы ничто не смогло помешать ему. Холодной ночью по деревенской дороге Дэнкити направился к укрытому в тени горного леса храму бодхисаттвы Дзидзо. Заглянув через дырку в бумаге сёдзи, он увидел на стене, слабо озаренной горящими поленьями, чью-то большую тень. Но оттуда, откуда он смотрел, увидеть ее хозяина он не мог. Ясно было только, что большая тень перед его глазами, без сомнения, принадлежала бритоголовому монаху. Тем не менее Дэнкити некоторое время старательно прислушивался к доносившимся звукам, но не заметил никаких признаков присутствия кого-либо, кроме этого жалкого сторожа. Прежде всего Дэнкити тихонько положил, перевернув, свою дорожную шляпу из осоки на камень под водостоком, затем снял дождевик и, свернув вдвое, положил в шляпу. И плащ, и шляпа успели уже промокнуть от вечерней росы. И тут он вдруг почувствовал необходимость облегчиться. Делать нечего — Дэнкити отошел в лесные заросли и, присев под лаковым деревом, справил нужду. “Его самообладание ошеломляет”, — восхищается Тасиро Гэмбо. “Хладнокровное мужество Дэнкити превыше похвал!” — с одобрением восклицает Коидзуми Косё.

Приведя себя в порядок, Дэнкити вынул из ножен меч и с шумом раздвинул сёдзи храма. Перед очагом, с наслаждением вытянув ноги, сидел монах. “Кто та-ам...” — подал он голос не оборачиваясь. Дэнкити слегка растерялся. Во-первых, поведение монаха не вязалось с представлением о враге, которому следует мстить. А во-вторых, фигура его со спины была неизмеримо более тощей, чем он воображал. На мгновение Дэнкити даже усомнился, тот ли перед ним, кого он ищет. Однако теперь раздумывать было уже, разумеется, поздно.

Дэнкити, рукою задвинув за собой сёдзи, позвал: “Хат-тори Хэйсиро!” Но монах и теперь без всякого испуга с недоумением оглянулся на пришельца. Впрочем, заметив блеск клинка, он сразу подтянул к себе колени, обтянутые монашеским облачением. Лицо монаха в свете пламени из очага было старческим — кожа да кости. Однако Дэнкити отчетливо почувствовал в этом лице что-то от Хаттори Хэйсиро.

— Кто будет господин?

— Дэнкити, сын Дэндзо. Не забыл, поди, мою обиду? Дзёкан широко раскрытыми глазами молча смотрел на

Дэнкити. На лице его читался невыразимый страх. Приняв боевую стойку с мечом, Дэнкити хладнокровно наслаждался этим страхом.

— Итак, я пришел отомстить. Сейчас же вставай и сразимся!

— Как это “вставай”? — На лице Дзёкана промелькнула улыбка. И что-то необъяснимо жуткое почудилось Дэнкити в этой улыбке. — Господин полагает, что я могу стоять, как и прежде? Я теперь, как видите, калека. Ноги у меня не действуют.

Дэнкити невольно отступил на шаг. Стало видно, что острие меча, который он держал перед собой обеими руками, дрожит. Дзёкан, заметив это, добавил, не скрывая беззубого рта:

— Ни встать ни сесть — такой я теперь.

— Ври больше, так я и поверил!..

Дэнкити неистово сыпал бранью, Дзёкан же, напротив, становился все невозмутимее.

— Зачем мне лгать? Можете спросить в деревне. После прошлогодней болезни ноги у меня совсем отнялись. Но... — Прервавшись, он посмотрел Дэнкити прямо в глаза: — Но малодушничать не стану. Все как вы говорите — родитель ваш пал от моей руки. Если вы готовы зарубить калеку, я с легким сердцем встану под удар.

В последовавший за этим краткий миг молчания Дэнкити ощутил, как разнообразные чувства обуревают его душу. Пульсация этих чувств — ненависти, сострадания, презрения, страха — только понапрасну тупила острие его меча Вперив взгляд в Дзёкана, он колебался: нанести ли удар?

Жестом почти надменным Дзёкан развернул к Дэнкити плечо. И в этот момент Дэнкити уловил смешанное с винными парами дыхание Дзёкана. В сердце его тотчас же вспыхнул прежний гнев. Гнев на самого себя, не спасшего отца. Гнев, неистребимый ничем, кроме мести любой ценой. Задрожав в боевом порыве, Дэнкити внезапно рассек Дзёкана наискось до самого пояса...

Слух о блистательной мести Дэнкити кровному врагу распространился по всему уезду. Люди, разумеется, не были излишне строги к почтительному сыну за его поступок. Правда, он забыл заблаговременно подать официальное уведомление о мести и потому, похоже, не получил причитающегося в таких случаях вознаграждения. История последующей жизни Дэнкити, к сожалению, не входит в тему нашего повествования. Но если изложить ее вкратце, она такова: после реставрации Мэйдзи Дэнкити торговал лесом, однако преследовавшие его одна за другой неудачи в итоге привели его к психическому заболеванию. Умер он осенью десятого года Мэйдзи25 пятидесяти трех лет от роду.

Примечание 6. Однако ни в одном из источников нет описания последних минут его жизни К примеру, “Житие почтительного сына Дэнкити” завершается такими словами:

“Дэнкити после этого познал достаток и процветание, и старость его была радостной. Поистине в семье, где изобильно такое сокровище, как добродетель, потомки благоденствуют. Слава будде Амиде, слава будде Амиде”.

ПИСЬМО С КУРОРТА

...Вот уже месяц, как я живу в курортной гостинице на горячих источниках. Увы, ни один из этюдов, ради которых я сюда приехал, так до сих пор и не написан. Я принимаю ванны, читаю коданы26, брожу по здешним узким улочкам — и так изо дня в день. Честно говоря, меня самого приводит в ужас собственная праздность. (Примечание автора. Правда, за это время я все же сумел написать десять с лишним строчек о том, что сакура отцвела, что на крышу села трясогузка, что я просадил в тире семь иен и пятьдесят сэнов, что видел деревенских гейш, а также пляски “ясукибуси”27 и соревнования пожарных, что ходил в горы собирать папоротник, наконец, о том, что потерял кошелек.)

А теперь позволь сообщить тебе одну правдивую историю, которая, пожалуй, не уступит рассказу иного искусного сочинителя. Разумеется, будучи дилетантом, я не претендую на лавры сочинителя. Я всего лишь хочу сказать, что, когда услышал эту историю, у меня возникло ощущение, будто я прочел ее в какой-нибудь книге.

В конце прошлого века в здешних краях жил плотник по имени Хагино Ханнодзё. При звуках этого имени в воображении невольно возникает образ мужчины с изящной внешностью и утонченными манерами. На самом же деле это был детина богатырского сложения, под стать борцу Татияме28: говорят, росту в нем было шесть сяку и пять сунов, а весил он не меньше тридцати семи каммэ. Так что еще неизвестно, в чью пользу оказалось бы это сравнение. Во всяком случае, живущий со мной в одной гостинице торговец лекарствами (назовем его г-ном На... следуя системе аббревиатур по знакам японской азбуки, введенной Куникидой Доппо во имя сохранения национальных традиций), который знает его с детства, утверждает, что Ханнодзё выглядел даже более внушительно, нежели знаменитый тяжеловес Оодзуцу29. Лицом же, по словам г-на На... Ханнодзё походил на не менее известного борца Инагаву30.

У кого ни спросить, плотник Ханнодзё был человеком необычайной доброты и имел золотые руки. Однако в каждой из связанных с ним историй непременно присутствует какой-нибудь комический эпизод, — видно, и впрямь в большом теле уму недолго заблудиться. Прежде чем перейти к теме своего рассказа, приведу один небольшой пример.

Хозяин моей гостиницы вспоминает, как однажды осенью разыгрался сильный ветер и в городке возник пожар, в огне которого сгорело полсотни домов. В то время Ханнодзё работал на строительстве какого-то дома в деревне, расположенной в версте отсюда. Услыхав, что в городе пожар, он, словно ошалелый, кинулся туда. На одном из крестьянских дворов была привязана гнедая кобыла. Увидев кобылу, Ханнодзё, не спрашивая хозяев, вскочил на нее, решив, что после все объяснит, и во весь опор помчался по дороге. Вот до чего отчаянный был человек. Но лошадь вдруг ни с того ни с сего свернула в поле, описала по нему круг, затем понесла всадника по грядкам с редькой, стремглав спустилась с горы, покрытой мандариновыми плантациями, после чего сбросила незадачливого седока в яму с картофелем и умчалась прочь. Ханнодзё, естественно, не поспел на пожар. Мало того: он так расшибся, что чуть ли не ползком добрался до города. Как выяснилось впоследствии, лошадь была слепая и потому совершенно неуправляемая. Спустя года два или три после пожара Ханнодзё продал себя городской больнице. Не думай, будто речь идет о чем-то вроде пожизненного услужения, как это имело место в старину. Ханнодзё заключил с больницей договор, по которому обязался после смерти предоставить свое тело для вскрытия, и за это получил пятьсот иен. Впрочем, нет, пятисот иен он не получил: в обмен на свою подпись под договором он получил только триста иен, оставшиеся же двести иен причитались ему уже после смерти. Относительно этих денег в договоре было сказано, что означенная сумма перейдет “к семье покойного либо к лицу, им указанному”. Если бы такового лица не нашлось, то упомянутые двести иен остались бы только на бумаге, поскольку у Ханнодзё не было не только семьи, но и вообще никаких родственников.