Руны судьбы (Осенний Лис - 5) - Дмитрий Скирюк

Мирские власти зачастую просто не в силах в них разобраться. Но малая ересь влечёт за собою большую, и оставлять всё как есть нельзя. Мы не можем себе позволить быть добрыми или злыми. Мы - всего лишь исполнители, instrumentum regni. Мы были созданы для этого, мы - это инквизиция, а инквизиция - это мы. Теперь тебе понятно?

- Д-да, - кивнул Томас. - Это мне понятно. Но ведь он ц-цитировал Евангелие и, как я услышал, п-правильно цитировал. Как же это м-может быть ошибкой или ересью?

Брат Себастьян кивнул, показывая, что понял вопрос.

- Да, он по-видимому много знает и действительно цитировал слова из Библии. Но помыслы, которые им двигали при этом, были неблагочестивые. Ведь если, игнорируя картину в целом, брать лишь отдельные слова, пусть даже из священного писания, то переиначить их можно, как угодно. Недаром ещё царь Соломон говорил: "Знание, если не иметь совести, способно погубить душу". Именно это я имел ввиду, когда говорил, что нет ничего хуже, когда простолюдин без должной подготовки начинает толковать Библию, как ему угодно, переставляя слова, как это делают нечестивые евреи со своими книгами.

- Но если т-травник провинился т-только в этом, то что мешает ему прийти к истинной вере? Ведь сказано же в Библии: "D-diligite inimicos vestros"... [Возлюбите врагов ваших (Матф. 15, лат.)]

- Сын мой, - монах с сожалением покачал головой, - вся наша деятельность посвящена этой любви! Все кары есть не зло, а спасительное лекарство, елей на душевные язвы: мы не мстим, а спасаем, отвоёвываем у дьявола заблудшие души. Но зачастую для таких людей in inferno nulla est rodemptio, ибо abyssus abyssum vocat [От ада нет избавленья, (ибо) бездна призывает бездну (лат.)] - дьявол заставляет людей упорствовать в их заблуждении, а сам при этом остаётся невредим.

В жизни Зло присутствует неотступно, но верю я и что Зло любит действовать через посредников. Оно наущает своих жертв вредительствовать так, чтобы подозрение пало на праведных, и ликует, видя, как сжигают праведника вместо его суккуба. Сегодня уже никто не верит в дьявола с рогами и с хвостом, а стало быть не верят и в воздаяние после смерти. А верят тем, кто обладает эфемерным призраком ложного откровения, обладает им здесь и сейчас, и тем присваивает себе власть проклинать и благословлять. Подобное есть подрывание основ. И кто же в таком разе подтачивает основы? Еретики, самозванные знахари и ведуны и бродяги, ибо homo errans fera errante pejor. [Бродячий человек страшнее бродячего зверя (лат.)]

Наш же с тобою подопечный таким образом, как ты можешь сам заметить, сочетает в себе все три подобных категории людей, plusque [Сверх того (лат.)] способность впрямую управлять другими людьми.

Последнюю мы с тобой недавно испытали на себе. Это особенно противно, ибо мир - не Kasperletheater [Голландский вариант Петрушки звался Kasperle, а кукольный театр - Kasperletheater], а люди - не ниточные куклы, чтобы кому-либо позволительно было так с ними обращаться... Почему ты вздрагиваешь?

- Н-не знаю, - признался Томас. - Просто этот т-травник...

- Ну, договаривай.

- К-когда он рядом, я его боюсь.

- Ну, здесь отчаиваться ни к чему, - сказал монах. - Подобный страх преодолим. Поговорим об этом позже, а сейчас подлей-ка мне воды... Эй, да хватит, хватит, глупый тевтон! Ты что, сварить меня задумал?!

* * *

Проснулся Фриц от странных звуков, доносившихся откуда-то из-за стола. Он осторожно отвернул край одеяла, приоткрыл глаза и с некоторым изумлением уставился на возникшую перед ним картину.

Было утро. В окошко лился солнечный, искристый с прозеленью свет того оттенка, какой бывает у воды, разбавленной травяным сиропом. Потрескивал огонь в камине, в хибаре горняков было очень тепло. Пахло в доме сладко и вкусно - горячим маслом, разогретой сковородкой, жжёным сахаром и чадом от слегка подгоревшего теста. На столе в широкой глиняной тарелке высокой стопкой громоздились блинчики.

А на скамейке за столом сидел какой-то маленький и толстый человечек и доедал мёд из горшочка. Ел он прямо так, безо всего и даже без блинов, руками, сладко чмокал, облизывал пальцы, жмурился блаженно. Физиономия его лоснилась. Горшочек был красивый и немаленький, муравленый свинцом и, судя по тому, как глубоко лакомка запускал туда руку, уже почти пустой. Одет был человечек в синие суконные штаны, коротенькую курточку, несоразмерные, большие башмаки и драный кожушок. Рядом с ним на скамье лежали плед в коричневую с синим клетку и шляпа. Шляпа была странная - не ушанка и не треуголка, не фламандская квадратная беретка, а нечто невообразимое из чёсаной бобровой шкуры, высоченное, с прямыми узкими полями и с пером фазана с форсом заткнутым за ленту - знай, мол, наших! Однако выглядел при этом коротышка так, будто путешествовал дней десять, причём в самых зверских условиях - всё на нём помялось и пообтрепалось, пуговицы отлетели, завязки полопались, воротничок вообще отсутствовал как данность, а видимый Фрицу край пледа был обуглен. В одежде незнакомца, в волосах и в шляпе застряла сосновая хвоя.

Заметив, что мальчишка уже проснулся, человечек с сожаленьем прервал своё занятие, поставил горшок на стол, заглянул в него напоследок, потом решительно отодвинул в сторону и вытер краем скатерти липкие руки.

- Привет, малыш! - окликнул он и помахал в воздухе пухлой ладошкой. Голос у его оказался на удивленье хриплым для такого маленького существа.

- Здорово... старик, - отозвался Фриц, невольно съехав на ворчливый тон: ему всегда не нравилось, когда кто-то намекал на его рост или возраст.

Толстяк обиженно надулся, хотя проделать это при его комплекции, казалось, было уже невозможно.

- Ты что, совсем с ума сошёл? - беззлобно поинтересовался он. - Какой я тебе старик? Я - мужчина в полном расцвете сил.

- А ты не называй меня "малыш"! - отпарировал Фридрих. - Ты кто?

- Я - Карел, - представился тот, и тут же добавил, как будто это что-то объясняло: - Карел из гнезда кукушки. А как тебя зовут?

- Фриц... То есть Фридрих.

- Ага, - глубокомысленно заметил коротышка. - Ну что же, продолжаем разговор. Привет, Фриц!

Фриц невольно фыркнул. Происходящее помаленьку начинало его смешить.

- Привет, Карел! - уже с охотой поздоровался мальчишка, сел и потянулся за своей одеждой; которая лежала сложенная на табуретке рядом, выстиранная и чистая. Там же оказался и Вервольф. Фриц сжал его холодную рубчатую рукоять, упрятал нож в рукав и сразу же почувствовал себя увереннее.

- Это мы где? - спросил он, оглядывая дом. - У Лиса?

- У Лиса. Где ж ещё? - непритворно удивился его собеседник. - Ты что, здесь раньше не был?

- Нет. Я и сюда-то не помню, как попал... Это ты напёк блинов?

- Не, - виновато потупился Карел и покосился на горшок, - я не готовлю, я только ем. Готовить мне не позволяют - боятся, что я перебью всю посуду. Это Кукушка, но сейчас она куда-то вышла.