Серые земли-2 (СИ) - Карина Демина

Неуютно стало.

…но откуда сквозняк?

Дверь закрыта. И оконо тоже… панна Арцумейко ведь самолично его… но там щеколда слабая, чуть поддень.

Екнуло сердце.

А ведь и вправду… преступный элемент… в городе неспокойно… волкодлак опять же… и воров развелось, об чем в давешних «Ведомостях» писали, а в «Охальнике» и вовсе статья целая вышла, про то, как коварный преступный элемент честному воеводе в чай егоный отравы подлил. Чудом спасли.

Так то воеводу, Эржбету же спасти некому.

Скрипнула половица, тихонечко так… не будь Эржбета уверена, что в комнате она не одна, то навряд ли б услышала этот скрип… и вот вторая… кто‑то есть.

Крадется.

Эржбета остро, как никогда прежде, ощутила близость смерти. Порой она сама думала о том, чтобы умереть молодой и прекрасной, не всерьез, конечно, лишь когда очень хотелось пострадать, а должного повода не было… но ведь мысли — это одно, а действие — совсем другое.

Эржбета строго — настрого велела себе успокоиться.

Она не позволит вот так взять и убить себя.

Защищаться будет… и надо бы кричать, звать на помощь, но горло будто невидимая рука сдавила. Эржбета и словечка вымолвить не способная… ладно, молвить она не будет.

Возьмет, что потяжелей…

К примеру, машинку.

Верную. Не один роман выстрадавшую… весившую с полпуда где‑то… может, чуть меньше.

Поднимет.

И…

Машинку Эржбета швырнула в смазанную тень, которая согнулась у двери, явно с недобрыми намерениями… и тень дернулась, почти ускользнула, но маневру ее помешал столик из мореного дуба, поставленный панной Арцумейкой из любви к красоте.

Столик был тяжелым.

Высоким.

И громким… на пол он упал с ужасающим грохотом, впрочем, может, не столик, но машинка… или тень, в ближайшем рассмотрении оказавшаяся вовсе не преступным элементом, но Гавриилом. — Доброго вам вечера, — сказала Эржбета тоненьким голоском, когда вовсе сумела заговорить.

Гавриил не ответил.

Он лежал, уткнувшись носом в ковер, раскинув руки, будто силясь оный ковер заключить в объятья.

Эржбета охнула.

А потом и ахнула, заслышав, как скрипит лестница под весом панны Арцумейко, которая, позабывши о том, что степенным дамам приличествует походка неторопливая, поднималась весьма даже споро…

— Гаврюша… — тихонько позвала Эржбета, не особо надеясь, что на зов ее откликнуться. — Гаврюша, извини, пожалуйста, я нечаянно…

Панна Арцумейко все ж остановилась перевести дух, ибо к своим годам немало располнела, что, впрочем, полагала исключительно достоинством, поелику худоба женщинам лишь в молодые годы идет. Однако же немалый вес ее порой доставлял и неудобства, навроде отдышки и колотящегося сердца.

Эржбета потрясла головой: надолго отдышка панну Арцумейко не задержит.

И что она скажет, увидев Гавриила…

— Прости, — всхлипнула Эржбета, заозиравшись.

Мысль о том, чтобы запихать тело неудачливого охотника под кровать, она отбросила сразу. Во — первых, кровать была низкой, во — вторых, Эржбета точно помнила, что где‑то там, среди пыли, скрывалась пара черных ее чулок. А черные чулки уж точно неподобающая незамужней женщине деталь туалету.

И ладно, если Гавриил мертвый, а если очнется и найдет?

Что он про Эржбету подумает?

Отбросила она мысль и о столе, и о занавесках, которые точно нельзя было назвать надежным убежищем. Оставался шкаф, в который Эржбета не без труда, но запихала неподвижное тело.

— Милочка, — на сей раз панна Арцумейко не стала тревожить жиличку стуком, но просто вошла. — Что у тебя случилось.

— Машинка упала, — Эржбета указала на машинку мизинчиком.

Панна Арцумейко нахмурилась.

— Я сидела… думала… над тем, что вы сказали и думала, — не было лучшего способа подольститься к панне Арцумейко, чем признать ее правоту, не важно, в чем. — А она вдруг… взяла и упала… сквозняком, наверное, сдуло…

Эржбета осознавала, сколь нелепым выглядит ее версия.

Машинка лежала на боку, и смятый бумажный лист торчал этаким упреком.

— Я так разволновалась… так разволновалась… все думала о… о том, что вы мне сказали…

Взгляд панны Арцумейко потеплел, ей нравилось, когда над ее словами задумывались, хотя по собственному тайному представлению она полагала всех иных женщин категорически неспособными думать о чем‑то. И жиличка не была исключением.

— Милочка, волнение вполне естественно, — от взгляда панны Арцумейко не укрылся и опрокинутый столик, и чернильница, свалившаяся на пол…

…и мужской остроносый ботинок.

Ботинок?

Эржбета, проследив за взглядом панны Арцумейко, обмерла. Не может быть… ботинок… должно быть свалился, когда она Гавриила к шкафу волокла… надо было проверить. Дура! Ох дура!

— А это что? — панна Арцумейко побагровела лицом, лишь представив, в каких таких жизненных обстоятельствах могло случиться так, что мужчина оставил в комнате жилички свою столь личную, можно сказать, интимного свойства вещь!

Ботинок — это не платок носовой…

— Ботинок, — ответила Эржбета, и упомянутый предмет подняла, прижала к сердцу. — Моего жениха.

— А что он здесь делает?

Панна Арцумейко глядела, как жиличка — вот бестолковое создание — ботинок баюкает и даже гладит, нежно перебирает пальчиками шнурки.

— Понимаете, — Эржбета опустила очи долу. — Я… мне так тяжело переносить разлуку с ним, что… что я попросила… это, конечно, совершенно неприлично, недопустимо… но я попросила какую‑нибудь вещь, которая напоминала бы о нем…

Она всхлипнула.

— И… — от этакой странности панна Арцумейко даже не сразу нашлась, что сказать, — он дал тебе ботинок?

— Как видите.

Ботинок? Нравы нынешние порой ставили панну Арцумейко в тупик. Вот ее покойный супруг торжественно, при родителях и с полного их одобрения, оставил панне Арцумейко в подарок колечко, а после — полдюжины носовых платков, размеченных для вышивки. Сие понять было можно… но вот ботинок…

— Это его любимый ботинок, — продолжала Эржбета, глядя квартирной хозяйке в глаза. — Он… он был очень дорог моему жениху. Но для меня ему ничего не жаль… я поклялась беречь этот дар…

Она хотела добавить про то, что будет носить его у сердца, но вовремя спохватилась. Все ж таки одно дело носить у сердца кулон с прядью волос аль еще какую безделицу, а другое — ботинок.

Чересчур экстравагантно даже для писательницы.

— Как… романтично.

— Вы так считаете? — на щеках Эржбеты вспыхнул румянец. — Он еще хранит тепло моего дорогого… суженого… и его запах…