Избранное - Вильям Хайнесен

— Вообще-то… конечно, — запинаясь, бормочет он, — я понимаю, что даже если бы… что тот, кто, положим, нашел бы клад… он бы не мог просто так взять и присвоить его себе, он бы должен был… заявить о нем, а сам получить обычное вознаграждение, да?

Матте-Гок качает головой:

— В этом ты ошибаешься, Корнелиус. Кто откопает клад, тому он и принадлежит. И никто этот клад у него не отнимет, ни силой, ни по закону.

Матте-Гок зевает в кулак и глядит на часы:

— Ого! Что ж это я, мне же в семь надо быть в обществе «Идун»!

Он легонько хлопает Корнелиуса по плечу:

— Слушай, а занятно было бы испробовать опять волшебный сучок! Я так давно не держал его в руках. Интересно, получится у меня или я уже разучился? Хочешь, давай завтра вечером встретимся, потолкуем?

Договорились. Матте-Гок поспешно уходит. Корнелиус остается один на пристани. Он чувствует себя удивительно обалдело, но грудь ему распирает сладкое нетерпение. Наконец-то, наконец-то! Только нет, раньше времени не радоваться! Ведь, может, еще ничего и не выйдет. Но чтоб он отказался? Никогда.

Следующий вечер.

Сперва Матте-Гок долго возится с волшебным сучком, принесенным из сада кузнеца. Делает вид, что не то позабыл, как с ним обращаться, не то лишился своего чудодейственного дара, так и пропавшего попусту. Хотя, гляди-ка, что-то такое все же получается… нет, ей-богу! Ветка подрагивает и шевелится, точь-в-точь как прежде, когда поблизости было золото.

— Все в порядке, Корнелиус!

Ветка указывает на северо-восток. И они идут в этом направлении, напряженно следя за движениями раздвоенной палки. Вечер пасмурный, дует ветер, на севере зеленоватый свет над горизонтом. Несколько раз кажется: сейчас наступит решающий момент — волшебный сучок воткнется в землю, но нет, пока ничего не происходит. Между тем они продолжают удаляться от города в северо-восточном направлении.

— Ну, Корнелиус, теперь скоро дойдем до места, ошибки быть не может! Здесь, в полях, старый мошенник и упрятал свой клад. Конечно! Как ты думаешь?

— Да, конечно, — соглашается Корнелиус.

— Тут где-то есть старая кузница, — говорит Матте-Гок.

— Нет, ее уже нету, — сообщает Корнелиус, — ветром повалило, одни развалины остались.

— Слушай, что это? Теперь он совсем ничего не показывает! Давай вернемся немного назад. — Матте-Гок вздыхает. Похоже, он начинает уставать и того гляди откажется от поисков. — Здорово изматывает, — улыбается он. — Много пожирает мозговой энергии.

Но вот внезапно волшебный сучок начинает трепыхаться с такой силой, какой за ним еще не замечалось, и Матте-Гок едва удерживается от бранных слов:

— Ах ты, чтоб тебя!.. Нет, Корнелиус, ты только посмотри!

У Корнелиуса гулко колотится сердце.

Они находятся в одиноком заболоченном, мшистом месте, неподалеку от развалившейся кузницы.

Все правильно. Здесь. Волшебный сучок указывает вертикально вниз, его невозможно сдвинуть с места.

— Нет, все-таки это удивительно! — восклицает Матте-Гок. — Я ведь, между нами говоря, считал, что вся эта история с кладом… ну, что это, по всей вероятности, просто старая небылица. А тут!.. Ладно, Корнелиус, главное — это сохранять спокойствие! Понятно? И ни гугу, никому ни звука! Идет?

— Само собой, — отвечает Корнелиус. Он дрожит всем телом.

— Ух! Что это?

— А что такое?

Матте-Гок мгновение стоит, прислушивается:

— Не знаю, может, ничего и не было. Но мне почудилось, что-то зашуршало в развалинах. Не может там кто-нибудь сидеть подслушивать?

Они идут к развалинам кузницы. Но нет, ничего подозрительного не видно.

— Слушай, а ты не боишься привидений и всякой такой нечисти? — бодро спрашивает Матте-Гок.

— Ни чуточки, — заикаясь, бормочет Корнелиус. — Я их в жизни не боялся.

— Хорошо тебе. А на меня такой страх в темноте нападает! Дурость, верно?

Матте-Гок дружески толкает Корнелиуса локтем:

— Все-таки… нет, я до сих пор никак не опомнюсь от удивления, что мы нашли этот твой клад! Надо же! Ты просто какой-то баловень судьбы! Ну ладно, сказано — будем хранить спокойствие. Выждем теперь некоторое время. Мне надо все хорошенько обдумать. Первый бой мы, брат, выиграли, но тут еще пропасть всяких хитростей. Теперь нам важно ничего не испортить.

Они поворачивают домой. По дороге Корнелиус удивительным образом забывается, впав в задумчивость. Странно, он словно бы утратил к этому всему интерес, напряжение сменилось вялостью и холодностью, будто все это больше не имеет к нему отношения. Он слышит, как Матте-Гок рассказывает о разных кладах, которые он помогал отыскивать и выкапывать, говорит, говорит. То да се, пятое-десятое. Все это Корнелиусу уже до удивления набило оскомину.

— Ты что-то примолк, Корнелиус?

— Я все иду и думаю. Знаешь о чем?

— Нет.

— Понимаешь, — вздыхает Корнелиус, — я не могу отвязаться от мысли, что этот клад… что я, собственно, не имею на него никаких прав.

— Только-то! — улыбается Матте-Гок.

— Нет, правда, — продолжает Корнелиус, — земля, в которую он закопан, принадлежит не мне, это первое. И потом еще есть второе: нашел-то его ты, а не я. Вот и получается, что он скорее уж твой, а не мой.

— Пустое, — смеется Матте-Гок. — Мне деньги ни к чему. И потом, кто клад откопает, тому он и принадлежит. Это любому кладоискателю известно.

— Да?

— Конечно. Уж я-то, поверь, прекрасно это знаю. А выкопаешь его ты, Корнелиус. Сам, один. Мне совсем не обязательно в этом участвовать. Полно, не порть себе удовольствия такой несусветной ерундой. Подумай, сколько ты всего сможешь сделать на эти деньги. Боже милостивый! Ты только подумай, Корнелиус!

— Да, правда, — улыбается Корнелиус. — Я уж сколько лет ни о чем другом, кажется, и не думаю. Но тогда… тогда спасибо тебе огромное, Матте-Гок. Ведь без твоей помощи…

— Да ну, чепуха, есть за что благодарить. Мне просто приятно было удостовериться, что я еще сохранил свой дар. Только вот с раскопками — тут много разных хитростей. Надо, например, чтоб было новолуние. И сам день и число имеют значение. Завтра ты не копай, Корнелиус, и послезавтра тоже. Пожалуй, на этой неделе не стоит. Может, даже вообще не копать в этом месяце. Слишком уж светло. Не то чтобы нужна была кромешная тьма, нет, просто густой сумрак. И потом, опять же что звезды покажут.

— Звезды?

— Ну да, планеты. Надо мне раздобыть звездный календарь да разобраться, как они стоят. Клад-то старинный.

У Матте-Гока вырывается смешок, веселый и дружелюбный:

— Все-таки страсть до чего интересно! Чтоб с нами могло приключиться такое, а? И где, в этих богом забытых местах!

Корнелиус вдруг тоже начинает смеяться. Оба они смеются, втайне радуясь каждый своему.

— Да, брат, ну и дела! — говорит Матте-Гок, подталкивая Корнелиуса. — Не иначе как добрые силы нам помогали. Я, знаешь, что думаю? Я думаю, бог тебя избрал, чтобы найти этот клад. Из всех избрал тебя. И знаешь почему? Потому что ты этого очень желал. Если вот так долго и горячо чего-нибудь желать, господь всегда услышит. Ты ведь, поди, и молился об удаче?

Да, Корнелиус этого не скрывает.

— Ну, видишь. И тогда он послал меня. Да-да, я все время чувствовал. В этом во всем — промысел божий. Не забудем же воздать хвалу господу. Ну ладно, а теперь разойдемся по домам. И самое главное — нам обоим держать язык за зубами. Друг с другом тоже не будем об этом говорить, пока время не подоспеет. Мы с тобою должны очиститься и приготовиться.

— Как так приготовиться?

Матте-Гок крепко и сердечно жмет Корнелиусу руку:

— Выказывая довольство и смирение! Ну, спокойной ночи, друг, и приятного тебе сна. Да что это ты, Корнелиус, никак плачешь?

— Все до того удивительно, — заикаясь, выговаривает Корнелиус. — Я никогда не думал, что так будет. Мне вроде как не совладать с таким потрясением.

— Это добрый знак, — растроганно говорит Матте-Гок. — То, что ты плачешь. Я про себя все время на это надеялся. Это прекрасно, лучше и быть не могло. Теперь-то уж я наверное знаю, что ты и есть правильный человек!

Корнелиус медленно идет домой. Он потрясен и никак не может прийти в себя. После вечернего чая он сидит, погруженный в задумчивость. Если он правда разбогатеет, что тогда? Нет, это, пожалуй, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Кроме всего прочего, можно будет завести себе новую хорошую виолончель. Он вдруг ловит себя на том, что сидит и вспоминает, какое, в общем-то, славное было время, когда он еще работал в типографии и каждый вечер приходил домой усталый и голодный, мылся, ужинал, потом играл немного для Корнелии, потом ложился в постель и засыпал крепким сном. А теперь наступают новые времена, новые, необычные времена.

Корнелия подходит и ласкается, присаживается к нему на колени и сжимает его руку. Он отвечает на ее пожатие, но ловит себя на чувстве досады: от этой женщины слова не дождешься… будто она не только слепа, но и глуха и нема. Одни только безмолвные детские рукопожатия. И потом эта ее дурацкая робость, как только он пытается сильнее притянуть ее к себе… будто она двенадцатилетняя девчонка, а ей ведь уже больше двадцати. Может, она никогда не станет взрослой, может, она так всю жизнь и будет ему дочерью вместо жены? Но он тотчас жалеет о своих мыслях и крепко целует ее в щеку.