Белая тишина - Григорий Ходжер

— Всегда в таком деле начинают с виновных, — сказал Питрос. — Что думают Заксоры?

— Мы не виноваты, — ответил Гогда-мапа.

— Как не виноваты? Ваш человек убил человека из рода Гейкер.

— Он убил случайно.

«Честь рода не хочет ронять», — подумал Богдан.

— Что думают Гейкеры? — спросил Питрос.

— Надо поговорить, — вдруг басом ответил маленький Мукэчэн.

— Что вы хотите? — спросил Гогда-мапа и впервые взглянул на своего противника.

— Человека человеком надо возместить.

— Она не человек, женщина.

— Женщину возмещают женщиной.

— Богдан, позови мангу, — попросил Гогда-мапа. — Передай совету, — продолжал он, когда вошел Хорхой. — Они требуют женщину за женщину.

Хорхой выбежал. Старики дянгиане опять запыхтели трубками.

— В той семье, где живет убийца, женщин нет, — принес ответ Хорхой.

— Не семья, а род отвечает. У Заксоров много женщин, — сказал Мукэчэн.

«Кто же из другой семьи согласится отдать свою дочь? — подумал Богдан. — Старик, видно, забыл, что живет в новое время».

— Да, у нас много красивых женщин. Так вы хотите, чтобы мы за горбатую вашу женщину отдали красавицу.

Мукэчэн понял издевку, он не ответил, а позвал Пячику и отправил донесение: «У Заксоров одни только красивые, здоровые женщины». Пячика принес ответ: «Пусть отдадут самую некрасивую, но работящую». Это решение Гейкеров Хорхой понес совету Заксоров и вернулся с ответом: «Некрасивые у нас только старухи. Предлагаем старуху, полную сил, работящую».

— Наша женщина была молодая, — сказал Мукэчэн.

— Но ее никто не брал в жены, — отпарировал Гогда-мапа.

— Она была молодая…

— Но она не смогла бы родить ребенка.

Мукэчэн отправил новое донесение: «Кроме старушки, нет у Заксоров других женщин», и получил ответ: «Старушку нам не надо».

— Вы, Гейкеры, хитрите, за горбатую, которая и рожать-то не могла, требуете здоровую женщину. Наша женщина наплодит людей для вашего рода, а ваша горбатая не принесла бы нам ни одного человека, — сказал Гогда-мапа.

«Нечестно, — подумал Богдан. — Нельзя о погибшей так говорить. Дянгиан стал нападать. Что-то будет дальше».

Тут вмешался дянгиан рода Бельды, Питрос.

— Я думаю, Заксоры уже договорились с Гейкерами, — сказал он. — Возмещать Заксоры женщину за женщину не могут. Тогда можно поговорить о другом. Вы, почтенные дянгианы, в горячем разговоре позабыли, что у нас женщин можно покупать и продавать. Могут, например, Заксоры купить эту женщину?

— Все может быть, — согласился Гогда-мапа.

— Да, так может быть, — согласился Мукэчэн и, позвав Пячику, послал донесение: «Если Заксоры покупают ее, сколько мы потребуем». Пришел ответ: «300 рублей царскими деньгами». Совет Заксоров, которому передали требование Гейкеров, ответил: «За такие деньги мы можем купить дочь маньчжурского богдыхана». Услышав этот ответ, Богдан подумал: «Дяди издеваются, большой многочисленный род заставляет маленький род принимать свои условия. Нечестно. Они не хотят признать свою вину».

— Слишком дорого, — сказал Питрос. — Пусть совет Гейкеров лучше подумает.

Совет Гейкеров срезал цену наполовину, но и это было слишком дорого. Цена была сбавлена до восьмидесяти рублей, и вышедшие из терпения Заксоры ответили: «Не забывайте, ваша женщина была горбатая, но могла рожать, а вы требуете, как за кармадян».[69] Гейкеры сбавили до шестидесяти рублей, такова была средняя цена женщины. Заксоры согласились, и Пячика, не чуя ног, побежал в свой табор сообщить радостное известие. Вслед за ним в табор Гейкеров прибежал Хорхой и от имени старейшины Заксоров пригласил Гейкеров в стойбище.

— Вы наши гости, переезжайте в стойбище, — передавал престарелый Турулэн.

А старики дянгианы сидели на своих жестких кабаньих шкурах и мирно беседовали о своих стариковских делах. Им подали чай, и старики совсем позабыли о только что прошедшем суде.

Богдан вышел из дому, яркое солнце ударило ему в глаза, и он зажмурился. Было время чуть больше полудня. На улице громко разговаривали, шутили и смеялись приехавшие со всех концов Амура Заксоры: большая беда миновала, и народ веселился. Богдан вышел на берег, сел на лодку. Шторм утих на Амуре, река была спокойна и тиха.

Возле Богдана пристали три неводника Гейкеров, выбежавшие им навстречу Заксоры обнимались со многими Гейкерами — встретились родственники и друзья. Рядом с Богданом стояли Гара с Пячикой и смеялись, хлопая друг друга по спине.

«Заксоры все же не почувствовали своей вины», — подумал Богдан.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1 сентября в Читу вошли белочешские и семеновские отряды. Власть в Забайкалье захватил атаман Семенов. 2 сентября в Читу вступили японские войска. 5 сентября Хабаровск был занят отрядом Калмыкова, за ним появились японцы и американцы. После оставления Хабаровска в Николаевске-на-Амуре Советская власть продержалась еще три дня.

Канонерская лодка «Смерч» и отряд Красной гвардии покинул город. А 9 сентября японцы высадили десант в Николаевске. Начался террор, как и в других захваченных районах Дальнего Востока. 16 сентября в Благовещенске состоялся последний прощальный митинг рабочих и краснофлотцев.

«Мы уходим под напором японских штыков, — говорил на митинге большевик Ф. Мухин. — Мы не побеждены. Мы только отступаем в тайгу… Прощайте, товарищи рабочие. Мужайтесь, крепитесь, мы скоро придем».

Наступил новый этап гражданской войны и борьбы против иностранных интервентов, за окончательную победу Советской власти на Дальнем Востоке.

Предстояла тяжелая зима, может быть самая тяжелая из всех пережитых зим. Это знали все охотники и рыбаки. Торговцы не могли выкупать пушнину: у них не было ни муки, ни крупы, ни пороха, ни дроби. Зато на Амуре появилось много спиртоносцев-контрабандистов. В прежние годы их преследовали, карали по законам, ныне им никто не препятствовал.

На рыбацком стане няргинцев они были частые гости, и рыбаки, позабыв о детях, семье, об ожидавшей их тяжелой зиме, продавали им за бесценок рыбу, юколу, пушнину и пили, будто пытались одним духом утолить жажду, мучавшую несколько лет во время запрета продажи водки.

— Одной водкой сыт не будешь, — сказал им однажды Пиапон. — Пока идет кета, надо ловить ее, готовить побольше юколы.

— Ты, Пиапон, всегда умный, а дочери тебя обманули. Ха-ха! — засмеялись пьяные рыбаки.

Пиапон молча отошел. У него горело в груди от обиды на рыбаков, но он не сердился на них, он знал, что рыбаки не от злости бросают ему в лицо эти тяжелые, как свинец, слова, они просто перепились, потеряли разум; когда они бывают трезвы, никто из них ни единым словом не оскорбил его. Может, Пиапон и дурак, слепой и глухой, но разве он стал бы еще умнее, зрячее, если бы в порыве гнева убил родную дочь? В молодости всякое бывает. Молодость — это первый неуверенный шаг в жизнь. Кто не ошибается, делая этот шаг? Мира призналась ему, что хотела сразу же во всем сознаться, но ее отговорили. Пиапон знал, кто ее отговорил, хотя она и не сказала, кто.

Он обнял дочь, поцеловал и сказал укоризненно:

— Я всегда учил вас быть честными. Признавать свою вину очень тяжело, но кто признается честно, тот преодолевает самого себя. Это делают только сильные, мужественные люди.

Пиапон не тронул ни дочь, ни жену, он молча простил их. Узнав об этом, охотники изумились.

— А что оставалось ему делать? Несколько лет прошло, внук уже на ногах. Задним числом умным стать? — говорили одни.

— Если бы он и сразу узнал о беременности дочери, все равно не стал бы ее трогать, — твердили другие.

— Какой-то он непонятный, загадочный человек, — говорили третьи.

— Все же он правильно поступил, человек в наше время дорого стоит, — поддерживали Пиапона его друзья.

Долго еще велись разговоры о непонятном поступке Пиапона: одни соглашались с ним, другие удивлялись, третьи ругали, но никогда не напоминали ему о его позоре. Только теперь перепившие рыбаки впервые высказались в открытую.

Пиапон отошел от рыбаков на несколько шагов и услышал сзади пьяные выкрики, шум. Он обернулся и увидел, как Калпе с Богданом вступили в драку с рыбаками.

— Мы не дадим в обиду его! Не дадим! — кричали они.

Пиапон вернулся к ним, расшвырял в разные стороны дравшихся и увел Калпе с Богданом.

— Меня защищали? А чего меня защищать? — спросил он.

— А чего они оскорбляют? Я им глотки вырву! — закричал Калпе.

— Меня не надо защищать, лучшая моя защита — это молчание. Поняли? А ты, Калпе, с этого дня больше не пей. Иди, отоспись. Ты чего полез драться? — спросил Пиапон Богдана, когда Калпе удалился в свой хомаран.

Богдан шел рядом с Пиапоном, высокий, стройный, с обветренным возмужавшим лицом.