Моя жизнь. Мои современники - Владимир Оболенский

Закон требовал, чтобы в помещение, в котором происходят выборы, никто, кроме избирателей, не допускался. Желая соблюсти это требование закона, мы поставили у входа в ночлежный дом столики и по спискам, врученным нам старостами деревень, стали проверять каждого входившего. Но что это были за списки! Прежде всего в них стояли «официальные» фамилии татар, часто не имевшие ничего общего с их «уличными» фамилиями, под которыми они сами себя знали. Приходилось на слово верить старосте, что какой-нибудь Мустафа Кулумбаш, подошедший к столу, но отсутствующий в списке, то же лицо, что проставленный в списке Мустафа Беков.

Но часто бывало хуже:

— Как зовут? — спрашиваю, например, молодого подошедшего к столу татарина.

— Амет Рамазан Гусар.

Перелистываю длинный список, в котором избиратели помещены не в алфавитном порядке, а в порядке расположения их жилищ в деревне, и не нахожу такого. Призываю на помощь старосту. Он долго водит корявым пальцем по списку, но столь же безрезультатно. В дело вмешиваются другие татары. Волнуются, о чем-то спорят на непонятном мне языке. Наконец староста решительно перелистывает список и, тыча пальцем в какое-то имя, говорит мне:

— Вот он.

— Но ведь здесь никакого Гусара не значится, — возражаю я с недоумением, — здесь написано — Курт Сеит Умеров.

— Ничего, — говорит староста, — это дядька его был. Дядька помер, теперь его земля, Амет хозяин.

По закону, я не имею права допустить к участию в выборах лиц, не значащихся в списках. Но списки так и пестрят «мертвыми душами», и, если придерживаться закона, пришлось бы лишить права участия в выборах добрую половину пришедших татар, которые сами себя по праву считают законными избирателями. Объяснять им, что ошибка в каком-то списке лишает их этого права, — невозможно. Поэтому, посовещавшись между собой, мы решаем нарушить закон во имя здравого смысла. И вот я зачеркиваю умершего Умерова и вписываю стоящего передо мной живого, улыбающегося Амета Гусара.

На поиски имен в списках, на установление настоящих фамилий и на замену мертвых душ живыми тратится бесконечное количество времени. Между тем, татары, сидящие во дворе, не понимают, в чем задержка. Они начинают нажимать на передних, а те упираются в наши столы, которые постепенно отодвигаются вместе с нами вглубь помещения. Наконец передние татары не выдерживают. Столы совершенно раздвигаются, и толпа, уже ничем не сдерживаемая, вливается в ночлежный приют. Закон окончательно попран. Но не можем же мы снова удалить всех и опять начинать проверку. Решаем подчиниться обстоятельствам и продолжаем нашу работу, подзывая к себе уже вошедших татар в порядке списков. Так дело идет значительно скорее. И все же на одну лишь проверку списков тратим несколько часов.

Наконец можно приступить к выборам. Предлагаем татарам сговориться о кандидатах, а сами обсуждаем вопросы технические. Избирателей имеется свыше шестисот, а потому для семи ящиков нужно около пяти тысяч шаров. Между тем шаров имеется всего сто. Как быть?.. Кому-то пришла блестящая мысль купить мешок орехов, которые должны заменить избирательные шары. Потом решили к каждому из семи ящиков приставить по татарину, который объяснял бы, куда нужно класть избирательные и куда — неизбирательные шары, а около стола, на котором будут находиться ящики, поставить старост со списками, чтобы они поочередно вызывали своих односельчан. Мы же, распорядители, станем у мешка с орехами и будем выдавать каждому подходящему к ящикам избирателю по семи орехов, соответственно числу ящиков.

Установив эту «диспозицию», поставили на стол ящики, и председатель предложил татарам указать своих кандидатов. Но для них это оказалось делом нелегким. Из соседней комнаты, где происходило совещание представителей деревень, обсуждавших кандидатуры, слышались неистовые крики и ругань. Когда мы с моим тестем вошли туда, то увидели человек тридцать татар, потных и красных, которые галдели, перекрикивая друг друга, и с азартом нападали на оттесненных в угол представителей Алушты. Еще немного, и началась бы потасовка.

Оказалось, что все деревни, кроме Алушты, достигли между собой полного соглашения, заключавшегося в следующем: из двадцати трех мест выборщиков, подлежавших избранию по числу составившихся полных цензов, два было предоставлено русским — мне и управляющему имением Токмакова Егорову. Это было проявлением необыкновенного джентельменства со стороны татар, имевших полную возможность совершенно игнорировать нас, русских, при своем численном превосходстве. Остальные двадцать одно место распределялись между татарскими деревнями пропорционально размерам их земельного владения (очевидно, цензовая система выборов тогда вполне соответствовала правосознанию татарского населения), причем каждой деревне предоставлялось самостоятельно избрать желательных ей кандидатов. Но представители Алушты требовали для своей деревни три лишних места, мотивируя свое требование тем, что Алушта является чем-то вроде столицы этого района южного берега и должна пользоваться поэтому некоторыми привилегиями.

Вот эта-то заносчивость алуштинцев и привела всех остальных в ярость, которая дошла бы до кулачной расправы, если бы мы вовремя не появились среди спорящих. В. К. Винберг объяснил татарам, что сейчас они не выбирают, а лишь назначают кандидатов, что никто не может запретить алуштинцам выставить любое количество своих кандидатов, но затем при выборах никому не возбраняется нежелательных кандидатов забаллотировать. Это разъяснение сразу успокоило спорящих. Список кандидатов был немедленно составлен, и когда алуштинцы, вместо полагавшихся им трех кандидатов, внесли в него шестерых, то эта их бессильная демонстрация уже вызвала не злобу, а всеобщий смех.

Тесть мой занял за столом, уставленным ящиками, председательское место, и выборы начались.

— Мемет Рамазан, Аметка Али, Осман Тохтар, Абибулла Офицер, — выкликает староста по списку. А около ящиков стоят глашатаи, объявляющие имена баллотирующихся и объясняющие, куда класть белые и куда — черные шары. Они барабанят ладонями по правой и левой части ящиков и кричат во всю мочь: — Ариф Осман, Бекир Булюбаш, биас, кара, биас, кара, биас, кара (т. е. белый, черный).

Кричит староста, кричат, перекрикивая друг друга, глашатаи и мерно стучат по ящикам: бум, бум, бум, биас, кара, биас, кара. И среди этого шума и гвалта, с важными серьезными лицами, гуськом, строго соблюдая очередь, тянутся к столу бесконечной лентой татары: старики с длинными белыми бородами и молодые с жесткими черными усами. Мы вручаем каждому по семи орехов, которые они аккуратно опускают в ящики. Все кандидаты, кроме трех строптивых алуштинцев, получают «биас», а алуштинцы, поддерживаемые только односельчанами, от остальных получают «кара». Южнобережные татары, более бывалые, проделывают эту операцию уверенно и спокойно, а пришедшие из дальних горных деревень явно стесняются и подолгу держат орехи в корявых руках, прежде чем решиться сунуть их в дыру ящика.

Один древний старик, совсем не понявший процедуры выборов, важно останавливался перед каждым ящиком, прищуривал один глаз, долго издали целясь орехом, и наконец бросал его в отверстие ящика. Когда орех благополучно попадал в дыру, старик самодовольно улыбался и переходил к следующему ящику. А орехи его ложились направо или налево уже по собственному усмотрению.

К десяти часам вечера удалось подвергнуть баллотировке всего только семь первых кандидатов. Начали подсчитывать шары, или, точнее, орехи. Оказалось, что перегородки внутри ящиков, не рассчитанные на такое количество баллотирующихся, были слишком низки, а потому орехи, заполнив правую сторону ящика, перекатывались в левую, и все избранные, несмотря на полное единодушие голосовавших, имели по изрядному количеству неизбирательных шаров. А забаллотированные алуштинцы получили больше избирательных шаров, чем им полагалось.

Было уже за полночь, когда мы кончили подсчет голосов и составили протокол. Погруженный в это кропотливое дело, я совершенно не заметил метаморфозы, постепенно совершавшейся с избирательным собранием. Татары, с утра ничего не евшие, уселись на полу, раскрыли свои мешки и с аппетитом закусывали. Воздух был пропитан едким запахом чеснока. Те же, кто успел поужинать, подложили мешки под голову и мирно спали. Слышалось мерное дыхание спящих и храп. Ночлежный приют, превращенный нами в избирательное собрание, стал отправлять свои нормальные функции.

В этой удивительной обстановке председатель, стараясь сохранить серьезный вид, объявил перерыв собрания до следующего дня.

Нельзя было и думать об очищении помещения от спящих избирателей. Так они там и заночевали. Впрочем, мы уже столько раз нарушали требования закона, что одно лишнее нарушение его нас больше не пугало.