Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Искусство, заявлял монарх, должно выражать идеал. «Для нас, немцев, великие идеалы, утерянные другими народами, давно стали неизменным достоянием», и «только немецкий народ» способен их сохранить. Он упомянул просветительский эффект, оказываемый искусством на низшие сословия, которые после тяжелого труда могут отдохнуть, созерцая красоту и идеал. Однако, сурово предостерегал кайзер, «если искусство погружается в жизнь низов, как это зачастую происходит сегодня», и изображает бедствия нищеты даже в еще более непривлекательном виде, чем в реальности, тогда оно «совершает грех перед германской нацией». Как правителю страны, ему причиняет боль, когда мастера искусства «недостаточно энергично противостоят таким тенденциям».

Театр тоже, объяснял кайзер в 1898 году, должен вносить свой вклад в развитие духовной культуры, способствовать укреплению морали, «воспитывать уважение к великим традициям нашего германского отечества». Соответственно, королевский театр, который он называл не иначе как «моим театром», должен был исполнять эту функцию, и в этих целях он устроил показ серии исторических драм для рабочего класса по доступным ценам. Он дотошно требовал в деталях воспроизводить обстановку и костюмы, а для балета-пантомимы о Сарданапале приказал запросить информацию об ассирийских колесницах в ведущих музеях мира.

Ему нравилось присутствовать и даже лично руководить репетициями в королевской опере и королевской драме. Он приезжал в имперском черно-желтом автомобиле и усаживался в зрительном зале за огромным, предназначенным для заседаний столом, на котором уже лежали кипа бумаги и набор карандашей. Рядом стоял помощник, поднимавший руку, когда кайзер подавал ему знак: актеры замирали, он жестами объяснял, что им надо делать, и они снова начинали игру. Он называл артистов meine Schauspieler [113] и однажды, когда заболел Макс Поль, сказал приятелю: «Подумать только, вчера у моего Поля случился приступ». Приятель, решив, что речь идет о домашнем псе, сочувственно ответил: «О-о, бедное животное».

В музыке вкусы кайзера были, естественно, весьма консервативные. Он любил Баха, считая его величайшим из всех композиторов, и Генделя. К опере кайзер относился благожелательно, если она была немецкой, и обычно говорил: «Глюк – мой человек, Вагнер – слишком шумный». На представлениях он сидел до конца и зачастую устраивал концерты во дворце, при этом сам готовил программы, проводил репетиции, чтобы не было никаких сбоев. Во время поездки в Норвегию он вызвал Грига в германскую миссию, собрал оркестр из тридцати исполнителей, поставил впереди два кресла – для себя и композитора, попросив его сыграть сюиту «Пер Гюнт». Во время концерта кайзер беспрерывно поправлял темп и экспрессивность исполнения и «извивался», совершая «восточные телодвижения» во время танца Анитры, от которого он «явно возбудился». На следующий день концерт повторился с полным оркестром на борту имперской яхты «Гогенцоллерн».

Восхищение кайзером на раннем этапе его царствования было национальным культом. После затянувшегося правления деда Вильгельма I и трехмесячного мучительного пребывания на троне умирающего человека нация с радостью встретила восшествие на престол молодого и энергичного монарха, который с видимым удовольствием исполнял свою роль и искренне желал выглядеть настоящим королем. Подданные восторгались его сверкающим взглядом, военной выправкой, героическими позами, дополнявшимися блистательными одеяниями и бравурной музыкой. Молодые люди шли к придворному парикмахеру, чтобы он закручивал кончики усов специальным приспособлением, офицеры и чиновники тренировались сверкать глазами, предприниматели старались обращаться к рабочим в динамичном стиле кайзера. В таком стиле, например, разговаривает с рабочими Дидерих, главный персонаж сатиры Генриха Манна на вильгельмовскую Германию Der Unterthan («Верноподданный). «Я беру руль в свои руки, – говорил он, унаследовав семейную фабрику. – Мой курс верен, и я поведу вас в славное будущее. К тем, кто готов помогать мне, я отнесусь со всей душой; тех же, кто будет мне перечить, я сокрушу. Я отвечаю только перед Богом и своей совестью. Вы всегда можете положиться на мое отцовское благорасположение, но любые революционные сантименты разобьются об мою непреклонную волю». Рабочие смотрели на него и его семейство, онемев от удивления и благоговения.

Первая половина правления кайзера, начавшегося в 1888 году, совпала с зарождением культа Ницше. Неустанная и бурная деятельность монарха во всех ипостасях создавала впечатление, будто появился универсальный человек и именно в Германии, венчая ее столетнее успешное развитие, нацию возглавил Übermensch. Естественный результат этого процесса – идолопоклонство, героизация одной личности. В новелле Дидерих впервые воочию видит кайзера, скачущего во главе эскадрона с «каменным выражением лица», чтобы встретиться с демонстрацией рабочих возле Бранденбургских ворот. Рабочие, на которых нахлынули чувства верности, еще недавно требовавшие «Хлеба! Работы!», теперь размахивали фуражками и кричали: «Идем за ним! Идем за императором!» Дидерих бежит тоже, спотыкается и падает в лужу, задрав ноги и обливаясь грязью. Кайзер, заметив его, хлопает себя по бедру и говорит адъютанту со смехом: «Вот вам роялист; вот вам верноподданный!» Дидерих смотрит на него из лужи, «вытаращив глаза и разинув рот».

В образе Дидериха, всегда подавлявшего человека ниже его по социальному положению и пресмыкавшегося перед высшими чинами, Манн высветил одно из главных свойств соотечественников – подобострастие всегда было другой и обязательной стороной заносчивости и наглости. Банкир Эдгар Шпейер, вернувшись во Франкфурт-на-Майне, на свою родину, после двадцати семи лет пребывания в Англии, понял: три победоносные войны и создание империи настолько изменили нравственную атмосферу в Германии, что она для него стала «невыносимой». Немецкий национализм вытеснил немецкий либерализм. Ощущения благосостояния и самодовольства действовали на людей как наркотик, побуждая принести в жертву свою свободу безудержному милитаризму, и раболепие перед кайзером и армией ему показалось «немыслимым». Университетские профессора, в юности проповедовавшие либерализм, «теперь пресмыкались перед властями самым холуйским образом». Чувствуя постоянное угнетение, Шпейер продержался пять лет и вернулся в Англию.

Наблюдения Шпейера попытался объяснить Моммзен. «Бисмарк сломал становой хребет нации 22, – писал он в 1886 году. – Вреда, нанесенного эрой Бисмарка, бесконечно больше, чем пользы… Подчинение немецкой индивидуальности, немецкого разума – это такое бедствие, которое невозможно преодолеть». Моммзен упустил одну важную деталь: Бисмарк ничего бы не сделал вопреки желаниям самих немцев.

В девяностых годах Штраус, поверивший в Übermensh, разделял общее восторженное отношение немцев к кайзеру. Управление оркестром Берлинской королевской оперы несколько охладило первоначальную пылкость. После исполнения очень мелодичной оперы Вебера Der Freischütz («Вольный стрелок»), которая входила в число любимых кайзером музыкальных произведений, Штрауса вызвали к императору 23. «Итак, вы один из тех современных композиторов?» – сказал кайзер. Штраус склонил голову. Упомянув одного из современных авторов – Шиллингса, чье сочинение кайзеру довелось слушать, самодержец заметил: «Отвратительно, ни грана мелодии». Штраус склонил голову и осторожно предположил, что мелодия присутствует, но она скрыта полифонией. Кайзер нахмурился и заявил: «А вы – один из самых негодных». На этот раз Штраус лишь склонил голову. «Вся современная музыка негодная, – продолжал разнос сиятельный критик. – В ней нет ни грана мелодии». Штраус склонил голову. «Мне больше нравится “Вольный стрелок”», – твердо сказал кайзер. «Но, ваше величество, мне тоже нравится “Вольный стрелок”», – добавил Штраус.

Кайзер уже не подходил на роль героя, и Штраус нашел еще лучшую кандидатуру – самого себя. Очевидно, выбор темы для него был естественен, как и название сочинения: Ein Heldenleben («Жизнь героя»). После Aus Italien в его сочинениях не было ни картин, ни соборов, ни пасторальных сюжетов, он писал только о человеке: о его борьбе, поисках смысла существования, сдерживании врагов и собственных страстей, показывая его в трех величайших жизненных испытаниях – в битве, любви и смерти. Макбет, Дон Жуан, безымянный герой симфонии «Смерть и просветление», Тиль, Заратустра, Дон Кихот – все они были главными персонажами музыкальных исследований души человека. Теперь к ним добавился портрет души художника-музыканта.

В двух жизненных испытаниях Штраус успел приобрести определенный опыт. У него были битвы с критиками, оставившие душевные раны, а в 1894 году он женился. Полина де Ана, которую он впервые повстречал, когда ему было двадцать три года, была дочерью отставного генерала, любителя-вокалиста, обладавшего неплохим баритоном и выступавшего перед местной публикой с сольными концертами по произведениям Вагнера. Следуя пожеланиям отца, дочь училась вокалу в Мюнхенской академии, но в профессиональном отношении не проявляла особых дарований, пока в нее не влюбился Штраус: он так искусно сочетал ухаживание и музыкальные наставления, что через два года уже мог рекомендовать ее Веймарской опере на ведущие роли сопрано. Она пела Эльзу в «Лоэнгрине», Памину в «Волшебной флейте», Елизавету в «Тангейзере», а также солировала в «Фиделио» Бетховена и в опере самого Штрауса «Гунтрам». Однажды на репетиции партии Елизаветы в «Тангейзере» она начала пререкаться с ним по поводу темпа, выкрикивала «ужасные оскорбления», швырнула в него партитуру и убежала в свою комнату. Штраус последовал за ней, и все оркестранты слушали, немея от страха, вопли женской ярости, раздававшиеся за дверью. Потом внезапно наступила гробовая тишина. Желая узнать, кто кого убил – дирижер примадонну или примадонна дирижера, делегация взволнованных музыкантов робко постучала в дверь. Когда ее открыл сам Штраус, их полномочный представитель заявил: и он, и все его коллеги, возмущенные поведением сопрано, были бы признательны капельмейстеру, если он в дальнейшем откажется дирижировать оперой, в которой у нее будет какая-либо роль. «Это причинит мне боль, – сказал, улыбаясь, Штраус. – Я только что обручился с фрейлиной де Ана»24.