Законы границы - Хавьер Серкас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Робин Гуд своей эпохи.
— Да, своего рода, Линь Чун переходного периода. Вот образ, к которому свели всю личность Сарко.
— Данный образ не так уж плох.
— Конечно же, он плох. И вам следовало бы с этим покончить. Вы должны рассказать настоящую историю Линь Чуна, настоящую историю Лян Шань По. Именно поэтому я согласился на беседы с вами.
— Я не забуду об этом. Хотя в своей книге, наверное, стану писать не только о Сарко, но и о вас с Тере.
— Пишите, о чем считаете нужным, главное, чтобы все это было правдой.
— Вы увиделись снова с Тере?
— Нет.
— Вам удалось узнать о ней что-нибудь?
— Нет.
— А о Марии?
— Она продолжала держаться когтями и зубами за свою известность или то, что от нее осталось — а осталось, как вы понимаете, совсем немного. Смерть Сарко и возобновление интереса к нему в СМИ позволили Марии снова забраться на пьедестал жены знаменитого человека и вновь пустить в ход душещипательную историю своей жизни с ним. Очередными лживыми россказнями она вернула себе некогда утраченные позиции, правда, лишь на недолгое время. С тех пор я о ней ничего не слышал. Могу только добавить, что со своей стороны делал все, чтобы не поддерживать этот фарс. Как меня ни уговаривали, я ни разу не согласился на участие ни в одном ток-шоу, где должна была появиться Мария. Я поступал так не по этическим соображениям, я не считаю себя выше Марии и даже ничего не имею против нее, а уж тем более — против ток-шоу. Каждый человек зарабатывает себе на жизнь как может. Мое дело — уголовный суд, а не моральный. Однако у меня не было ни малейшего желания выступать на телевидении с рассказами о своей жизни. Надеюсь, вы меня понимаете?
— Разумеется. Только не ясно, почему после смерти Сарко и до настоящего времени вы отказывались говорить также и с серьезными журналистами — теми, кто готовит хроники, репортажи, документальные фильмы и биографии.
— По двум причинам. Во-первых, в то время у меня вообще не возникало желания говорить о Сарко, как и о Тере. Единственное, чего я хотел, — забыть их обоих. А во-вторых, я не доверяю журналистам, особенно серьезным журналистам или претендующим на то, чтобы называться серьезными. Они хуже всех. Именно они настоящие лжецы, а не желтая пресса. Журналисты из желтых изданий тоже лгут, но все знают, что они лгут, и никто не принимает их всерьез. Серьезные же журналисты лгут, прикрываясь правдой, поэтому им верят. Их ложь наносит намного больше вреда.
— Значит, только вы можете рассказать правду?
— Нет. Я могу рассказать часть правды.
— Почему же вы ее никому не рассказали? И почему в таком случае согласились сообщить ее мне? Я не журналист, но все-таки недалек от этого — ведь, в конце концов, я собираюсь написать книгу о Сарко.
— А разве вы не знаете? Ваши издатели ничего вам не говорили? Ладно, я вам все объясню, но это долгая история. Давайте перенесем ее на следующий день?
— Договорились. Следующий день, насколько я понимаю, будет последним?
— Да. Я расскажу вам финал истории.
12
Гамальо умер в последнюю ночь 2005 года. Или 2006-го? Да, 2006-го, потому что это произошло незадолго до моего выхода на пенсию. Тогда пресса кинулась на это событие, как стервятники в поисках падали. Журналисты пытались добиться интервью у меня, но я не стал с ними общаться. Но они все равно разыграли свой отвратительный спектакль: им было недостаточно того, что они сочиняли о Гамальо при его жизни и потом, после его смерти, когда он уже не мог защищаться, хотели продолжать придумывать про него небылицы.
Адвоката я потерял из виду на год или на полтора. Все это время он не появлялся в тюрьме. Я спросил про него, и мне ответили, что он не оставил работу, а просто перестал посещать клиентов. Позднее я узнал, что этим все не ограничивалось, и Каньяс, очевидно, был далеко не в порядке. Он не присутствовал на судебных заседаниях — вместо него всеми делами занимались его компаньоны, а сам приобрел славу нелюдимого и эксцентричного типа. Я давно проникся симпатией к Каньясу, и мне было очень жаль, что так произошло, его дело потерпело крах и стало для него ударом. Больше всего я сожалел о том, он не прислушался ко мне, упорствовал в своих иллюзиях и пытался вернуть Сарко к нормальной жизни.
— Вы считаете, что именно в этом заключалась причина проблем, возникших у Каньяса?
— Отчасти да. Я не говорю, что его неудачная история с той женщиной также не повлияла, однако с тех пор прошло много времени, и логично, что к моменту смерти Гамальо все это было уже забыто. Крах надежд — это очень тяжело, настоящий яд, способный отравить существование, а Каньяс чувствовал, что с Гамальо он потерпел полный крах — и это после того, как он столько в него вложил. На мой взгляд, проблема Каньяса состояла в том, что он верил в легенду Сарко и решил спасти знаменитого преступника, символа своего поколения. Провал этого дела стал для него ударом: люди, привыкшие к успеху, с трудом переносят постигшую их неудачу. Каньяс был совершенно раздавлен провалом и, возможно, испытывал чувство вины.
— Почему вы так думаете?
— Каньяс долго не мог вернуться к своей привычке посещать клиентов, но позднее вновь стал это делать. Я случайно встретился с ним в тюрьме. Мы столкнулись в коридоре, когда я вышел из своего кабинета в конце рабочего дня. «Сколько лет, сколько зим, сеньор адвокат! — воскликнул я. — Мы уже начали скучать по вам». Каньяс посмотрел на меня с недоверием, словно подозревая, что я над ним насмехаюсь, но потом его губы тронула улыбка. Выглядел адвокат не так, как раньше: на нем по-прежнему был безупречный костюм, но он сильно похудел, и в его волосах было полно седины. «Я взял отпуск», — пояснил Каньяс. «Я тоже через пару месяцев последую вашему примеру, — сказал я. — Только мой отпуск будет намного более долгим». «Выходите на пенсию?» — кивнул он. «Да», — подтвердил я. Это была правда, однако предстоящий выход на пенсию вовсе не делал меня таким счастливым, каким я пытался казаться в те дни. С одной стороны, я был доволен, но, с другой, подобная перспектива вселяла в меня беспокойство. У меня наконец-то появлялась возможность отдохнуть и
