Инквизиция: царство страха - Тоби Грин

Спустя два года, в 1766 г., на Олавиде стали поступать доносы.

Первый обвинителем оказался Карлос Редонк, слуга маркиза Когульюдо, который дал описание особняка Олавиде, указывая: там находятся сотни «чрезвычайно скандальных картин», которые могут «возбуждать чувственность»[1417].

Другой свидетель, Франсиско Порвело, подробнее остановился на «вызывающих» живописных полотнах, заявляя: «На них изображены отшельники, а также женщины, которые, по-видимому, очень юны, с неприкрытой грудью и ногами»[1418].

Скандал осложнялся тем фактом, что Олавиде выбрал для своей спальни бывшую молельню, где служили литургию[1419]. Всего этого, а также огромного количества книг, которые были у подозреваемого (сам по себе подозрительный факт)[1420] оказалось достаточно, чтобы он приобрел репутацию врага религии.

Эта репутация, судя по всему, быстро распространилась. Услышав новость о назначении Олавиде представителем в Севилью, граф Санта-Хадеа заявил: «Этот Олавиде исповедует ту же религию, что и мул, который везет мою карету»[1421].

Но Олавиде обосновался в прекрасном окружении королевского дворца Севильи[1422] с его замечательными садами, изысканно украшенными двориками и прекрасной исламской архитектурой, восходящей к периоду совместного существования мусульман, христиан и евреев в Иберии. Здесь, в своих апартаментах с видом на шпили огромного собора Севильи, Олавиде продолжал весело шокировать равных себе по положению.

К 1768 г., ровно через год после его назначения в Севилью, в трибунал инквизиции поступили новые обвинения. Только у Олавиде подавали мясо по пятницам, в нарушение обычая исключить его в такой день недели. Его комнаты вновь оказались наполненными «вызывающими» картинами, на которых были изображены едва прикрытые женщины. Ходили слухи, что у него есть портрет заклятого врага инквизиции Вольтера, некоторые поговаривали, что он даже встречался с главной персоной Просвещения.

Олавиде сказал молодой женщине, что если та когда-нибудь решит стать монахиней, то она должна отказаться от подобной идеи, как если бы ее подкинул ей дьявол. И венцом всех этих проявлений неуважения к религиозной ортодоксальности и благочестию стало то, что он слушал литургию, опираясь на трость, даже не давая себе труда выпрямиться при вознесении святых даров[1423].

Но все эти доносы и обвинения против Олавиде на самом деле показали: внутри испанского общества увеличивается раскол. Оно больше не представляло людей с одной верой, одним отношением к жизни и единой целью.

Восшествие на престол Бурбонов в XVIII веке привело к созданию влиятельного меньшинства интеллектуалов, испытывающих влияние французского Просвещения[1424]. Олавиде был представителем этого сословия. Он открыто высмеивал испанский обычай молитвы и говорил, что просвещенные народы правы, когда смеются над испанцами. Он называл священников фанатиками, а исповедников — слабоумными, приобрел широкую известность как «великий Вольтер»[1425].

Инквизиция решила сделать из него образец.

В течение 1770-х гг. письменные донесения на Олавиде накапливались, словно щепки для костра. Чрезвычайная особенность дела, которое тогда уже распухло, показывает, до какой степени бюрократический аппарат института подавлял общество и душил его. На суд представили одиннадцать папок. В каждой находились документы, тщательно написанные, от руки. Объем такой папки составлял приблизительно 500 страниц. Для обвинения человека, который по окончательному заключению оказался богохульником, вызвали более 140 свидетелей.

В октябре 1775 г. Супрема наконец-то направила доклад королю с перечислением преступлений, в которых инквизиция хотела обвинить Олавиде[1426].

Олавиде был не только богохульником и человеком, сомневающимся в чудесах, как утверждала инквизиция. Он еще и осмеливался утверждать, что если авторы Евангелий не написали бы их, то мир оказался бы значительно лучшим местом. Этот человек был «заражен заблуждениями Вольтера, Руссо и всех остальных, являющихся величайшим позором нашего столетия». Хуже того, он ввел публичные танцы и маскарады в пригороде, располагающемся на холмах Сьерра-Морена к северу от Севильи.

Его насмешки над католической иерархией кратко суммированы в вопросе, который он внезапно задал священнику в городе Нуэва-Каролина: «Что ваша милость думает относительно блуда?»[1427]

Шокированный священник не соизволил записать свой ответ…

Ордер на арест дона Пабло де Олавиде выдали 14 ноября 1776 г.[1428] Его посадили в тюрьму инквизиции в Мадриде, а имущество конфисковали — белые шелковые носки, золотую табакерку, кошелек с золотыми монетами… В 1777 г. Олавиде вынесли мягкий приговор на унизительном аутодафе, приговорив к трем годам покаяния в различных монастырях. 1780 г. ему удалось бежать во Францию, где он провел в изгнании почти всю оставшуюся жизнь.

Инквизиция выразила свою борьбу с Просвещением в этой единственной битве, «выбрав Олавиде», по словам одного историка[1429]. Это означает, что многие люди страны рассматривали его в качестве скопища всех пороков. Один из свидетелей рассказал, что Олавиде прослыл при дворе «еретиком или евреем»[1430].

В песенке был кратко обобщен процесс поиска козла отпущения и постоянная угроза, которая нависла над испанским обществом, во что оно само верило в течение последних 300 лет:

Олавиде лютеранин,Франкмасон и атеист;Он язычник, кальвинист,Иудей и мусульманин…[1431]

Разумеется, идеи Олавиде были угрожающими для инквизиции. Но то, каким образом раздувалась эта угроза, как показано в песенке, предвещало всевозможные беды и несчастья. А это свидетельствует о паранойе, созданной инквизицией.

Каждый испытывает в какие-то периоды своей жизни паранойю. У нас возникают необоснованные страхи, что мы не нравимся людям. Мы беспокоимся о том, что говорили давно, хотя тот, кто это слышал, уже успел все забыть. Мы видим опасности там, где их нет.

Но позднее, когда у нас восстанавливается чувство меры, мы понимаем, что это просто паранойя и относимся к ней, как она того заслуживает, понимая, что сами ее и создали.

Исторически часто наблюдается связь между авторитарной властью и паранойей. Секу Туре, жестокий диктатор западноафриканской страны Гвинеи в 1960-е и 1970-е гг., был убежден, что против его режима существует постоянный заговор. В Чили, между прочим, некоторые представители полиции полагают: во времена правления Пиночета главная угроза исходила от коммунистов. Но в 1990-е гг. опасность представляли наркоторговцы. Уход Пиночета (и коммунистов), к сожалению, не означал, что угроза обществу исчезла…

18 мая 1776 г. Игнасио Хименес, нотариус инквизиции Кордовы, получил письмо от духовного лица из Нуэва-Каролины — города, в котором Пабло де Олавиде шокировал местного священника. В письме Олавиде обвиняли в том, что он распространяет опасные идеи среди фермеров Нуэва-Каролины, заимствованные из книги, которую он привез из Франции: «Предполагалось, — писал священник, — что представители сельскохозяйственного и промышленного общества должны выучить главы из справочника по вопросам промышленности, заводов и торговли».

Священник был вне себя от ярости. Он указывал далее: «Я знаю, что согласно французским запретам, в этой работе были опасные главы. И моя обязанность заключалась в том, чтобы не допустить подобные чтения»[1432].

Страх перед идеями Просвещения в кругах инквизиции был настолько велик, что книги, распространяющие новые научные и технические идеи, часто запрещались. Когда в 1748 г. математик Хуан Хорхе написал книгу, в которой утверждал, что Солнце находится в центре Солнечной системы, инквизитор Перес Прадо старался запретить ее на том основании, что в предшествующем столетии в Риме состоялся суд над Галилеем[1433].

В тандеме с этим страхом перед наукой цензоры инквизиции (квалификаторы) писали с осуждением о странах, где разрешалась «свобода совести»[1434], будто подобная свобода нетерпима. Фразы в книге, как в 1783 г. сформулировал один из монахов, Андрее де Ла Асунсьон, были «пособниками терпимости»[1435].

Асунсьон олицетворял злость, испытываемую многими из его сословия в конце XVIII века. Он выполнил тщательную цензуру книги «Голос истины», которая была опубликована в 1776 г. в Мадриде. В ней Асунсьон особенно возражал против наказа: «Относитесь терпимо к братьям вашим, какой бы ни была их вера, точно так, как терпимо относился к ним Господь».