Патриарх Тихон - Михаил Вострышев

На паперти храма Христа Спасителя патриарха спас кожаный пояс на подряснике под рясой, смягчивший удар ножа. Вся Москва в те дни возносила моления к Господу об избавлении Святейшего от смерти. Поправившись после покушения, смиренный патриарх Тихон в храме, возле которого пытались прервать его мученическую жизнь, принес народу душевную благодарность за добрые чувства.

— Покорный воле Божией, я остаюсь спокоен и за свою участь. И посему, если исполнятся пожелания ваши мне многих лет, если Господь пошлет мне мирную кончину и удостоит меня великой чести почивать с отцами моими и предшественниками в древнем святом Успенском соборе, буди имя Господне благословенно. Но если мне суждено прожить мало дней и умереть от ножа, или от расстрела, или иною наглою смертью и не будут знать места погребения (Втор. 34, 6) — да будет воля Божия: я не лучше собратий моих (3 Цар. 19, 4), которые уже так умирали. Желал бы только, чтобы такая смерть послужила во очищение многих грехов моих и была принята Господом как жертва благовонная за люди…

Подходило к концу медленное умирание за родной народ и Русскую Православную Церковь священномученика Тихона. Через неделю после похорон Я. А. Полозова, когда патриарх посетил могилу Полозова на Донском кладбище, в него выпустили две пули, но промахнулись.

Три месяца оставалось земной жизни Всероссийскому архипастырю. Семь лет прошло с тех пор, как он возглавил Церковь и предрек свою судьбу: умирание во вся дни.

«Святейший Тихон, — сообщал архиепископ Серафим митрополиту Антонию, главе Русской Церкви за рубежом, — поправляется после третьего дерзкого покушения на его жизнь, но он сильно ослабел и страшно переутомился. Он часто служит и ежедневно делает приемы. К нему едут со всех концов России. У него заведен такой порядок: он принимает каждый день не более пятидесяти человек, с архиереями говорит не более десяти, а с прочими не более пяти минут. Он сильно постарел и выглядит глубоким старцем. Около него нет ни Синода, ни канцелярии. Письменных распоряжений он избегает делать во избежание осложнений с властями».

В январе 1925 года у патриарха участились приступы «грудной жабы». К тому же обнаружили, что неизвестные две ночи подряд пилили решетку на одном из окон его домика. Патриарха положили в частную лечебницу Бакуниных на Остоженке, а пока он будет лечиться, решили подыскать ему более спокойное жилище.

Но и в больнице невозможно было скрыться от человека, которого патриарх полушутливо назвал «некто в сером» — от чекиста Е. А. Тучкова, устраивавшего ему длительные допросы, усевшись в большое кожаное кресло рядом с кроватью больного. Тучков выжидал момента, чтобы предъявить ослабевшему патриарху заготовленное его помощником М. Д. Соловьевым постановление об аресте «гражданина Беллавина», обвиняемого по статье 73 Уголовного кодекса за то, что глава Русской Церкви «составлял сведения о репрессиях, применяемых Соввластью по отношению церковников, пользуясь сведениями из недостаточно верных источников, имел целью дискредитировать Соввласть». Уже и примерная дата ареста стояла на бланке: «1925 г., марта…» Оставалось вписать день…

Не ведавший о близившемся новом заточении патриарх помаленьку поправлялся, написал очередное заявление в НКВД о регистрации при нем Синода, стал выезжать на богослужения. 9/22 марта совершил Божественную литургию в церкви Сорока мучеников возле Новоспасского монастыря по случаю храмового престольного праздника и, вручая архиерейский жезл новопосвященному епископу Тихону (Шарапову)[102], напомнил ему, что ныне архиерейская служба «есть путь креста и мученичества».

Последний раз патриарх совершил Божественную литургию 23 марта/5 апреля в церкви Большого Вознесения на Никитской, намереваясь на днях покинуть больницу. Не успел…

ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ

25 марта/7 апреля, в день Благовещения Пресвятой Богородицы, в день начала нашего спасения, когда архангел Гавриил благовестил благодать Божию людям, Святейший патриарх Московский и всея России Тихон прослушал всю праздничную службу, прочитанную ему келейником, посетовал навестившим его духовным детям о своем недомогании из-за вырванного накануне зуба, что не позволило ему совершить праздничное богослужение в Богоявленской церкви в Елохове, и согласился для улучшения самочувствия на укол морфия. К вечеру Святейший стал сильно волноваться, глядя на свои ногти — они почернели, вздохнул: «Скоро наступит ночь, темная и длинная». Все спрашивал, который час. Последний раз спросил в 23 часа 45 минут. Рядом с ним был образ Божией Матери, принесенный из расположенного поблизости Зачатьевского монастыря, — Пресвятая Богородица как бы звала его и благословляла его последние минуты.

Ночь наступила. Длинная и темная для всей Русской Церкви.

Весть о смерти патриарха тотчас разнеслась по первопрестольному городу. Телефон в больнице Бакуниных не умолкал. Еще ночью прибыли милиция, газетные репортеры, множество мирян и духовных лиц. Предлагали перенести тело Святейшего в ближайшую церковь, а с рассветом торжественно перевезти в Донской монастырь. Прибывшие раньше всех чекисты запретили «самоволие» и заявили, что это их дело — переправить покойного.

В пять часов утра, когда Москва еще спала, после отирания тела елеем, карета «скорой помощи» тихо и незаметно доставила почившего патриарха, обернутого в бархатную мантию, в большой собор Донского монастыря. Сорок мерных ударов колокола оповестили москвичей о всенародном горе.

Весть, которой боялись все семь с половиной лет после восстановления патриаршества, разлетелась по утреннему городу. В знак траура на зданиях некоторых иностранных миссий были приспущены флаги. Верующие останавливали друг друга на улице, скорбели, что не уберегли своего святителя, сетовали: ему еще жить и жить, всего шестьдесят годков минуло, делились последними новостями и слухами.

Больше всего слов было сказано о причине смерти патриарха. Одни уверяли, что его отравили, другие — что под видом обезболивания зуба ввели лошадиную дозу новокаина. Лишь единицы поддерживали официальную версию — смерть от приступа «грудной жабы». Народ не верил в естественную смерть Святейшего, ибо не единожды был свидетелем насилия над его телом и духом, ибо очень уж он был неугоден властям.

26 марта/8 апреля в изъятие из устава были совершены во всех московских храмах литургии Иоанна Златоуста. Вспоминали слова Иоанна Златоуста, что истинное почитание памяти святых есть подражание их жизни, и — размышляя: как жить дальше? — многие решались: по-тихоновски. Многие в этот день готовы были пострадать за веру, понимая, что Москва воистину стала Третьим Римом, восприняв мученичество Вселенской Церкви, начатое в Риме и продолженное в Константинополе.