Бессонный патруль - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пепел! Где пепел? — Ханзада пошел в угол комнаты. — В сейфе?
— Твой трофей у меня, — я выдвинул ящик стола. — Смотри. На горстке пепла лежал тот же недогоревший бумажный уголок величиной чуть больше спичечной головки.
— Теперь сравни с другим. — Я достал из ящика второй, точно такой же уголок, блестящий и желтоватый с одной стороны. — Видишь, сходны. Но второй получен экспериментально. Очень просто. Отрезать от пятерки уголок, от белой ее полоски, и поджечь. Этот пепел — деньги, Ханзада. Точнее, остатки денег…
Забегая вперед, замечу, что впоследствии это было полностью подтверждено выводами экспертизы.
— А мы с тобой и не догадались. Выходит, плохие мы пинкертоны!
— А вдруг она часть сожгла, а другую присвоила? — с вызовом спросил Ханзада и я увидел, как он украдкой взглянул на часы. До прихода Задонской оставалось всего три минуты.
— Какой ты рационалист, однако.
— А умышленное уничтожение имущества? — примерил Ханзада другую статью.
— Статья-то подходит, — сказал я, — но посуди сам: явка с повинной, ущерб возмещен. Нужно ли привлекать Гуревич?
— Пожалуй… — Ханзада пришел в движение, будто ожившая фотография. Он опять не смотрел на меня и бубнил, частил без остановки. — Видите! Значит осмотр нужен!
Кто оказался прав? Ага! А если бы я не нашел? Если бы осмотра не было?.. — Он тогда не понял моей иронии. Разумеется, осмотр был необходим. Но оправдываться поздно.
— Если бы да кабы… Результат один. Презумпция невиновности. Знаешь?
— Еще бы! — упавшим голосом сказал Ханзада. — Следователь обязан исходить из предположения, что лицо не виновно.
— Пятерка, — похвалил я, — Завтра на планерке доложишь это дело. Любопытный оборот все-таки!
Но Ханзада почему-то сник и слушал с прохладцей. Он опять сидел в любимой позе, крутил двумя пальцами прядку волос. В сквере, куда поглядывал Ханзада, бегала детвора. Пенсионеры отдыхали на лавочках.
— Мне бы о другом, — запоздало отозвался Ханзада. — О раскрытии бы. Про настоящего преступника. А это какое-то исключение из правила. Вы уж сами… — он уныло подергал себя за лацкан пиджака.
— Чудак-человек! — изумился я, — Будет другое! Будут раскрытия. Но пойми… А, впрочем, — махнул я рукой, — сам разберешься.
Итак, Гуревич кара в виде лишения свободы на срок до трех лет не грозит… По ведь она выступила под фамилией Задонской — налицо обман. Она завладела чужим денежным переводом. Как будто все ясно. Отнеслась без должного почтения к одной из статей Уголовного кодекса.
«Преследуя цель незаконного обогащения…» Пли: «Из стремления извлечь материальную выгоду…» Но, выходит, не преследовала. Не стремилась! Не было корыстолюбия. А было душевное волнение, сгусток обид в сердце, желание отомстить…
Уникальный в своем роде случай. «Сожгла» — это то самое слово, которое вмиг осветило всю историю иным светом.
Нет умысла на присвоение!
Ханзада вторично перечитывал заключение экспертизы.
Вертел в руках анонимку.
«Поведение Задонской заслуживает самого широкого обсуждения в институте», — укажем мы в представлении.
«В результате халатного отношения кассира почтового отделения к своим обязанностям стало возможным…» — укажем в другом официальном послании.
Время отсчитывало последнюю минуту до прихода Задонской. В том, что она явится, я не сомневался. Я встал, чтобы забрать у Ханзады бумаги. Потом достал папку с обвинительными заключениями. Полистал. После каждого проведенного дела один экземпляр я оставляю себе на память.
Когда-нибудь я узнаю, как сложилась дальше жизнь моих подследственных. Есть такая задумка…
— Ничего, Ханзада, где наша не пропадала?!
Он ответил какой-то скользящей, скороспелой, стеснительной улыбкой. А парень-то принарядился: черный костюм, нейлоновая рубашка, галстук. Жаль, конечно, его. Ну, ничего, бывает и хуже. Выдюжит.
В коридоре по паркету весело зацокали каблучки. Идет.
— А что мы ей скажем? — как будто без интереса спросил Ханзада, рассматривая ногти.
— Отдадим деньги, — ответил я. — Ты, помнится, говорил про точное попадание в носителя зла? Про разговор по душам?.. Ну вот. Похвалим за преднамеренную травлю.
Для такого разговора мы созрели вполне. Оба созрели.
Я увидел, как Ханзада выпрямился на стуле и побледнел.
С порога уже улыбалась Задонская. Приветливая, как всегда.
В. ХМЕЛЕВ.К НОВОЙ ЖИЗНИ
Полковника Худайбергена Жантаевича Абельдинова мы знаем давно. Убедились: умеет он верить в людей. Где бы ни работал, постоянной оставалась искренняя заинтересованность в человеке, любовь к нему. Главное, к чему он стремятся, чему отдает все силы и энергию, — сделать люден лучше. Это его призвание.
В 1968 году Абельдинова назначили начальником колонии строгого режима. Трудностей встретилось немало, но он с честью преодолел их.
Одно из первых дел, за которое ему пришлось взяться — это жалобы на плохое питание. Не потому, что не хватало продуктов: они растаскивались ворами. Обстановка в колонии накалялась.
Абельдинов понимал, что, если не принять срочных мер, будут неприятности.
В хлеборезке он лично перевешал готовые пайки хлеба.
Жулика-хлебореза тут же отправил в штрафной изолятор.
Потом пересчитал количество ведер воды, залитой в котлы, лично проконтролировал закладку продуктов. Приготовили суп — завтрак всем пришелся по вкусу. Установленная для заключенных норма продуктов попала по назначению.
И этим было сказано все: в колонии появился заботливый человек.
Однако перемены, несмотря на старания Абельдинова , наступали медленно. Правда, землянки стали содержаться в чистоте, повышался процент выхода заключенных на работу. Но неработающих или отказчиков было еще много.
Они группировались в жарко натопленной землянке, пели, играли в карты и, конечно, ожидали, когда новый начальник придет к ним и начнет «понуждать работать». Но новый начальник не заходил. С одной стороны, хорошо — живи, как знаешь. С другой — настораживало. Воры, лишенные права распоряжаться кухней и не привыкшие к нормированным харчам, решили созвать «сходку» и на ней договориться, как действовать против новых порядков. Когда после отбоя собрались в бане, неожиданно вошел Абельдинов. Примостившись на перевернутом бачке, он не спеша полез в карманы шинели и стал выкладывать кубики индийского чая.
Осужденные ждали. Сложив аккуратно кубики, Абельдинов попросил принести ведро, электрическую плитку и для всех присутствующих — по кружке.
— Люблю чай, — проговорил он, — в особенности в такую стужу. Если я правильно понял, вы тоже собрались чайком побаловаться. Попьем вместе.
Когда чай был готов, он наполнил кружки и сказал:
— Скучно так. Не будем притворяться. Я знаю, зачем вы собрались. Но вы не сделаете того, что надумали: ведь вы — люди. Договоримся так: попьем чай, пойдем спать, а завтра — на работу.
В это морозное утро, кроме больных и хозобслуги, в зоне никого не осталось: все вышли па. работу.
Не прошло к недели, вновь жалобы. Причина — плохо пропеченный хлеб.
Уговаривать осужденных, ссылаясь на то, что здесь какое-то недоразумение, было бессмысленно.
— Пригласить повара и хлебореза, — распорядился Абельдинов, оказавшись в окружении разъяренной толпы.
— Опять митинг! — заорали со всех сторон. — Хватит.
Намитинговались! Прокурора!
— Вот что, — сказал Абельдинов появившемуся повару и хлеборезу, немедленно несите чашку супа и пайку хлеба.
Когда принесли еду, Абельдинов снял шапку и поудобней уселся на табуретку. Суп оказался наваристым, вкусным. Хлеб же смахивал на глину. Но он сосредоточенно ел, хотя почти давился непропеченным хлебом.
Неугомонная толпа приумолкла. А Худайберген Жантаевич старался казаться равнодушным. Главное сейчас было не сконфузиться, одолеть пайку хлеба. Опорожнив чашку с супом и проглотив последние крошки, он встал, надел шапку и совсем незлобиво сказал окружавшим его осужденным:
— Прохвосты, скажу вам. Хлеб не по вкусу пришелся!
А знаете ли вы, сколько людей во время войны за такой хлеб для женщин и детей в Ленинграде головы сложили?..
Осужденные молчали.
Уже за воротами колонии, когда колонна отмерила добрый километр, он остановил ее и сказал: «В одном вы правы: хлеб и впредь скверный. Виновные понесут строгое наказание. Но даю слово коммуниста: в обед вы получите хороший хлеб». И хотя развод задержался на три часа, с дневным заданием осужденные справились.
Кончился квартал. Производственное задание колония выполнила. Это была несомненная победа, но праздновать было еще рано. В колонии плохо обстояло дело с режимом, беспредметно велась политико-воспитательная работа.
