Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным - Тимоти Снайдер

Польские тюрьмы, временные лагеря для уголовников и трудовые лагеря были в это время заполнены немцами, с которыми, как и со всеми остальными узниками, обращались очень плохо. Тюрьмы и лагеря поместили под юрисдикцию возглавляемого коммунистами Министерства общественной безопасности, а не под юрисдикцию Министерства юстиции или внутренних дел. В это время польское правительство все еще было коалицией, но в нем доминировали коммунисты, которые всегда обеспечивали контроль таких институтов, как общественная безопасность. Лагерных начальников обычно сверху никто не контролировал, в лагерях царил хаос и часто происходили убийства. В селе Нешава в центрально-северной части Польши в реку Вислу сбросили тридцать восемь мужчин, женщин и детей; мужчин и женщин сначала расстреляли, а детей – нет. В лагере города Любранец начальник выплясывал на немке, которую так избили, что она не могла пошевелиться. При этом он выкрикивал: «Мы закладываем фундамент новой Польши»[671].

Кое-где месть была довольно-таки настоящая. В лагере в Ламбиновице Чеслав Губорски сознательно смоделировал законы немцев (невзирая на приказы) и открыто провозгласил свое желание отомстить. 4 октября 1945 года сорок узников в Ламбиновице были убиты; всего же 6488 немцев погибли там в 1945 и 1946 годах. Губорски сидел в тюрьме при немцах; у других начальников польских лагерей были свои причины для мести. Изидор Цедровски, начальник лагеря в Потулице, был евреем, выжившим в Аушвице; всю его семью полностью расстреляли немцы. В этих лагерях и немцы, и другие ежедневно умирали сотнями от холода, болезней и издевательств. Всего около двухсот тысяч немцев работали в польских лагерях, из которых очень большое число (где-то около тридцати тысяч) погибли в 1945-м или 1946 годах[672].

* * *

Ко второй половине 1945 года у немцев были причины «добровольно» уезжать из Польши, хотя уезжать было так же опасно, как и оставаться. Теперь для транспортировки выделяли поезда (хотя это были товарные составы, часто с открытыми вагонами). Если вагоны не были открытыми, немцы иногда боялись, что их отравят газом. Такого, конечно, не случалось, хотя это свидетельствует о том, что немцы знали, как других еще совсем недавно травили газом в закрытых помещениях. Действительно, в лагере города Штуттгоф, из которого немцев теперь выгоняли, немцы использовали железнодорожный вагон как газовую камеру[673].

Поезда двигались очень медленно, превращая поездки, которые должны были длиться несколько часов, в жуткие одиссеи. Немцы, садящиеся в вагоны, нередко были очень голодны или больны. Им разрешалось взять с собой только то, что они могли унести на спине, да и это имущество у них быстро отбирали бандиты или польская милиция, которая должна была их охранять. Одной из причин, по которой поезда останавливались так часто, было желание дать возможность бандитам отобрать у людей то, что у них еще оставалось. В таких ситуациях смертность в поездах была высокой, хотя должна была быть незначительной. Немцам приходилось хоронить мертвых в дороге, на безымянных остановках, в глухомани, без надписей или обозначений, по которым можно было потом вернуться и найти могилу. Некому было в Польше защитить их интересы, и очень часто их никто не встречал на месте прибытия. Около шестисот тысяч немцев добрались до Германии таким образом во второй половине 1945 года[674].

Союзники согласились с планом дальнейших депортаций в ноябре 1945 года, а Великобритания и СССР приготовились принять тех немцев, которые должны были прибыть в 1946 году, и позаботиться о них. Поскольку смерть и беспорядки преимущественно были результатом условий погрузки, советские и британские власти теперь отправили своих представителей наблюдать за депортациями на польской стороне. Ожидалось (и в основном ожидания оправдались), что более упорядоченная транспортировка уменьшит хаос по прибытии в Германию. За 1946 год еще около двух миллионов немцев отправили поездами в британскую и советскую оккупационные зоны Германии; еще примерно шестьсот тысяч – в 1947 году. Хотя условия были далеки от человеческих, смертность во время этих перевозок была значительно ниже: не более нескольких тысяч, самое большее – несколько десятков тысяч человек[675].

К концу 1947 года около 7,6 миллиона немцев покинули Польшу: ровно половина из них – как беженцы, спасающиеся от Красной армии, а другая половина – как депортированные. Эти пропорции и эти цифры нельзя с точностью перепроверить, поскольку многие бежали, возвращались и были депортированы; других же депортировали по нескольку раз. Многие из тех, кто во время войны (или даже до нее) представлялись немцами, теперь утверждали, что они – поляки, и таким образом уклонялись от отправки. (К этому времени правительство Польши, которое было больше заинтересовано в работниках, чем в этнической чистоте, в спорных случаях шло навстречу просьбам людей считать их поляками. И к этому времени многие люди, которые раньше называли себя поляками, представлялись немцами, полагая, что экономическое будущее Германии лучше, чем у Польши). Однако общий баланс ясен: подавляющее большинство людей, считающих себя немцами, покинули Польшу к концу 1947 года. За все время бегства и перевозок, с начала 1945 года до конца 1947 года, где-то четыреста тысяч немцев, рожденных на землях, аннексированных Польшей, погибли: большинство из них – в советских и польских лагерях, а вторая по величине группа погибла, оказавшись между двумя армиями, или утонула в море[676].

Последние недели войны и запоздалая эвакуация были гораздо более опасны, чем выселения, последовавшие за окончанием войны. В последние четыре месяца войны немцы страдали так, как другие гражданские страдали в течение предыдущих четырех лет войны на Восточном фронте, во время наступления и отступления Вермахта. Миллионы людей бежали от нападения немцев в 1941 году, миллионы людей с 1941 по 1944 год были угнаны на работы, миллионы людей заставил эвакуироваться отступавший в 1944 году Вермахт. Гораздо больше советских и польских граждан погибли, спасаясь от немцев, чем погибло немцев, бежавших от советских солдат. Хотя такие перемещения не были политикой преднамеренного уничтожения (и по этой причине почти не были затронуты в настоящей монографии), бегство, эвакуация и принудительные работы привели – прямо или косвенно – к смерти нескольких миллионов советских и польских граждан. (Немецкая политика преднамеренного массового уничтожения погубила дополнительно десять миллионов человек)[677].

Война велась во имя немецкой расы, а закончилась безразличием к немецкому гражданскому населению. Таким образом, огромная часть ответственности за смерти, связанные с бегством и выселением, лежит на нацистском режиме. Немецкое гражданское население достаточно знало о немецкой политике времен войны, чтобы понимать, что им придется бежать, но их бегство не было хорошо организовано Германским государством. Без сомнения, высшее командование позволяло соответствующее поведение многих советских солдат, а Сталин даже ожидал его, однако Красной армии не было бы в Германии, если бы Вермахт не вторгся в Советский Союз. Сталину нравилась этническая гомогенность, но эту идею сделала неизбежной политика Гитлера, а не только Москвы. Выселения сами по себе были результатом международных договоренностей между победителями и жертвами.

* * *

В конечном итоге, выдворения были еще одним способом, которым Сталин выиграл гитлеровскую войну. Забрав у Германии столько территории от имени Польши, Сталин гарантировал, что поляки будут признательны советской военной мощи. Кто, если не Красная армия, мог защитить эту западную польскую границу от восставшей Германии в будущем?[678]

В те годы Польша была нацией, пребывающей в движении. Тогда как немцам пришлось двигаться на запад, в Западную Германию, полякам тоже пришлось двигаться на запад, в западную Польшу. Когда немцев вычистили из коммунистической Польши, поляков вычистили из Советского Союза. Несмотря на то, что все польские политические партии, в том числе коммунисты, были против этого, Советский Союз снова аннексировал земли, которые составляли Восточную Польшу. У людей, которых потом «репатриировали» (Сталин использовал такое название-эвфемизм) в Польшу, не было причин любить коммунизм или Сталина. Однако они были прикреплены к коммунистической системе. Коммунисты могли забрать землю, а могли и дать ее; могли выгнать людей, а могли дать им пристанище. Люди, которые одновременно потеряли свои старые дома и приобрели новые, очень зависели от тех, кто мог их защитить. А это могли быть только польские коммунисты, которые обещали, что Красная армия будет защищать приобретения Польши. Как идеология коммунизм мало что мог предложить Польше и никогда не был там очень популярен, но сталинская этническая геополитика заняла место классовой борьбы, создав новому режиму прочную базу поддержки (если не сказать, легитимности)[679].