Сорок пять - Александр Дюма

Эрнотон последовал за лакеем, подождал несколько секунд в комнате, вроде передней, и вскоре тот же слуга, вышедший за распоряжениями, снова вернулся, и Эрнотона ввели в соседнюю маленькую гостиную, где сидела за вышиванием женщина, одетая без претензий, но элегантно.

Она сидела спиной к Эрнотону.

– Вот всадник, прибывший от имени господина де Майена, сударыня! – сказал лакей.

Она сделала движение.

Эрнотон вскрикнул от изумления.

– Это вы, сударыня! – воскликнул он, узнавая одновременно и своего пажа, и свою незнакомку на носилках в этом новом облике.

– Вы! – в свою очередь, воскликнула дама, роняя свою работу и глядя на Эрнотона.

Потом она сделала знак лакею и сказала:

– Идите!

– Вы принадлежите к свите госпожи герцогини де Монпансье, сударыня? – с изумлением спросил Эрнотон.

– Да, – ответила незнакомка, – но вы, вы, сударь, как могли вы принести сюда послание от господина де Майена?

– Тут произошел целый ряд событий, которых я не мог предугадать и которые слишком долго описывать, – чрезвычайно уклончиво сказал Эрнотон.

– О, вы скрытны, сударь, – сказала дама, улыбаясь.

– Да, сударыня, всегда, когда это необходимо.

– Но здесь я не вижу такого серьезного повода для скрытности, – сказала незнакомка, – потому что, если вы действительно принесли послание от той особы, которую вы назвали…

Эрнотон сделал движение.

– О! Не будем сердиться; если вы действительно принесли послание от той особы, которую вы назвали, это настолько интересно, что, памятуя наше знакомство, как бы оно ни было мимолетно, вы сообщите нам, что это за послание.

Дама вложила в последние слова все кокетливое, ласковое и обольстительное очарование, которое может вложить хорошенькая женщина в свою просьбу.

– Сударыня, – ответил Эрнотон, – вы не можете меня заставить сказать то, чего я не знаю.

– И еще меньше то, чего вы не хотите сказать?

– Я не выражаю своего мнения, сударыня, – продолжал Эрнотон, кланяясь.

– Поступайте как вам угодно относительно устных поручений, сударь.

– У меня нет устных поручений, сударыня: вся моя миссия состоит в том, чтобы передать письмо ее светлости.

– Прекрасно! Где же это письмо? – сказала незнакомка, протягивая руку.

– Это письмо?

– Будьте добры передать нам его.

– Сударыня, кажется, я уже имел честь сообщить вам, что это письмо адресовано госпоже герцогине де Монпансье.

– Но поскольку герцогиня отсутствует, – нетерпеливо сказала дама, – ее представляю здесь я, и вы можете, следовательно…

– Нет, не могу.

– Вы не доверяете мне, сударь?

– Должен был бы не доверять, сударыня, – сказал молодой человек, бросая взгляд, не оставлявший никаких сомнений. – Но, несмотря на таинственность вашего поведения, вы внушили мне, признаюсь, совсем не те чувства, о которых говорите.

– Правда? – воскликнула дама, чуть покраснев от пламенного взора Эрнотона.

Эрнотон поклонился.

– Будьте осторожны, господин посланец, – сказала она, смеясь, – вы объясняетесь мне в любви.

– Конечно, сударыня, – заявил Эрнотон, – я не знаю, увижусь ли с вами опять, по правде сказать, но этот случай для меня слишком дорог, чтобы я мог его упустить.

– Тогда, сударь, я понимаю.

– Вы понимаете, что я вас люблю, сударыня? Это действительно не трудно понять.

– Нет, я понимаю, как вы попали сюда.

– Ах, простите, сударыня, – ответил Эрнотон, – теперь уж я ничего не понимаю.

– Да, я понимаю, желая меня увидеть снова, вы нашли предлог, чтобы пробраться сюда.

– Я, сударыня, предлог! Вы плохо меня знаете; я не знал, что смогу вас снова увидеть, и надеялся только на случай, который уже два раза столкнул нас, но искать предлога? Мне? Никогда! Я странный человек и не во всем схожусь с мнениями других.

– О-о! Вы влюблены, как утверждаете, и все-таки не соглашаетесь любым способом увидеть ту, которую любите? Превосходно, сударь, – сказала дама с насмешливой гордостью, – ну что же, я подозревала, что вы щепетильны.

– А почему вы так думали, сударыня, прошу вас? – спросил Эрнотон.

– В тот день, когда вы меня встретили, я сидела на носилках, вы меня узнали и все же не последовали за мной.

– Будьте осторожны, сударыня, – сказал Эрнотон, – вы признаетесь, что обращаете на меня внимание.

– А, хорошенькое признание! Разве мы с вами виделись не при обстоятельствах, которые позволяют, в особенности мне, высунуть голову из-за занавески при встрече? Так нет же, всадник умчался галопом, сначала вскрикнув так, что я даже вздрогнула у себя в носилках.

– Я был вынужден удалиться, сударыня!

– Из-за вашей щепетильности?

– Нет, сударыня, повинуясь долгу.

– Ну-ну, – смеясь, сказала дама, – я вижу, что вы рассудительный влюбленный, осторожный, больше всего боящийся себя скомпрометировать.

– Поскольку вы внушили мне некоторое сомнение, сударыня, – ответил Эрнотон, – можно ли этому удивляться? Разве это обычное дело, чтобы женщина одевалась мужчиной, прорывалась через заставу и шла смотреть, как будут четвертовать на Гревской площади какого-то несчастного, и при этом делала какие-то совершенно непонятные жесты, разве я не прав?

Дама слегка побледнела, но затем спрятала эту мгновенную бледность под улыбкой.

– Естественно ли, наконец, что эта дама, получив такое странное удовольствие, побоялась, что ее задержат, и убежала, как воровка, она, состоящая на службе у госпожи де Монпансье, могущественной принцессы, хотя и не очень любимой при дворе?

На этот раз дама улыбнулась опять, но с еще большей иронией.

– У вас мало проницательности, сударь, несмотря на ваши претензии быть наблюдательным; потому что достаточно иметь чуточку здравого смысла, чтобы все, что вам кажется темным, тотчас же для вас объяснилось, – разве не естественно, что госпожа де Монпансье интересовалась судьбой господина Сальседа, тем, что он скажет, его признаниями, истинными или ложными, которые бы могли скомпрометировать весь лотарингскпй дом? А если это было естественно, сударь, то разве менее естественно, что герцогиня послала верного, близкого друга, к которому чувствовала полное доверив, присутствовать при казни и убедиться de visu 10, как говорят во дворце, в малейших подробностях этого дела? Ну, так этим другом, сударь, оказалась я, близкое доверенное лицо ее светлости. Теперь подумайте, могла ли я появиться на Гревской площади в женской одежде? Наконец, разве вы считаете теперь, когда знаете мое положение у герцогини, что я могла остаться равнодушной к страданиям этого мученика и к его попыткам сделать признание?