Тысячелетняя пчела - Петер Ярош

— За войну я не пью! — отрезал Пиханда.

— И я — нет! — присоединился к нему Аноста.

— Отчего же? — осклабился провокатор. — Это оборонительная война!

— Это грабительская война! — крикнул Пиханда и оттолкнул провокатора.

— Ах вот вы как! — взъярился провокатор. — Знаю, что вы за пташки. И вы в Микулаше подрывали устои Австро-Венгрии?!

— А тебе что до этого? — накинулся на него Аноста.

— Австро-Венгрию нужно отстоять! — выкрикнул провокатор.

— Чтоб черт ее побрал! — не сдержался Аноста и сплюнул на пол.

— Да здравствует император! — воскликнул провокатор в притворном восторге.

— Да здравствует Чехословакия! — воскликнули разом Пиханда и Аноста.

— Смерть изменникам родины! — взревел провокатор.

Никто из присутствующих не сдвинулся с места, а кое-кто даже отвернулся от спорящих. И лишь от дальнего стола поднялись два тайных агента в штатском, подошли к Само Пиханде и Яну Аносте, предъявили свои документы, и один из них сказал приглушенно:

— Вы арестованы за публичное подстрекательство народа и за измену родине! Пройдемте!

Пиханда и Аноста обменялись взглядами, допили пиво и утвердительно кивнули. Аноста, вскидывая на спину рюкзак, зашуршал конфетами.

— По крайней мере будет что сосать! — сказал он весело.

И оба зашагали.

Когда в деревне узнали, что приключилось с Аностой и Пихандой, все перепугались. Их жены ломали руки и нескончаемо причитали. Мельхиор Вицен, не выдержав, осадил их: «Чего ревете?! Надо было раньше за ними присматривать да усмирять их, пока время было. Получили, олухи, чего добивались! Вышучивали, баламутили всех, вот и поплатились. А теперь их, глядишь, и повесят!»

Обе женщины в ужасе умолкли.

32

Тюрьма при ружомберкском краевом суде была битком набита бунтовщиками, бастовавшими рабочими, изловленными дезертирами и крестьянами, дерзко и безоглядно сопротивлявшимися реквизиции своего имущества. Само Пиханда и Ян Аноста диву давались, сколько народу тут лоботрясничает, болтает о политике или просто так лясы точит. Одного из них, на вид внушающего доверие, Само Пиханда спросил:

— Нас всех повесят?

— Пусть только попробуют! — вскричал бородач и погрозил в неизвестном направлении. — Пусть только осмелятся, скоты, ей-ей, вот так, вот так, скоро их переломаем! — Он вытащил изо рта длинную ржаную соломинку, сердито разломал ее и смял в ладони.

Само Пиханда и Ян Аноста удовлетворенно утянулись в уголок, развязали рюкзак и, угостив ближайших соседей по камере конфетами, сами принялись сосать их и грызть.

— Эх, Само дорогой, — вздохнул Ян Аноста и хлопнул друга по плечу, — а мы с тобой парни хоть куда. Ни слеза нас не прошибла, не затряслись, не завздыхали от страху, не заскулили, когда эти ищейки нас сцапали… Ей-же-ей, крепкие мы с тобой парни, такие на дороге не валяются!

— Ну, Яно, друг мой, — занесся Само, — скажи мне правду, неужто мы и впрямь уже революционеры?!

— А то нет!

— Наши-то будут без ума от нас…

— Да мы и сами от себя без ума…

— А что, если нас тут изувечат?

— Наши будут и вовсе от нас без ума…

А их и вправду чуть не изувечили. Потихоньку, не торопясь копили доказательства и собирались устроить процесс. Адвокаты Валент Пиханда и Ян Слабич понапрасну хлопотали, понапрасну молили, растолковывали — Само и Яна из тюрьмы не выпустили. Адвокаты только и успели им посоветовать: ото всего отрекайтесь! И вот оба отрекались ото всего до того смело и горячо, а иной раз с такой последовательностью, что в запале и возбуждении отреклись на следствии и от собственных имен. Пробегали месяцы, Ян Аноста и Само Пиханда уже давно подъели из рюкзака все конфеты и теперь в основном щелкали зубами, но их ни к суду не привлекали, ни из тюрьмы не выпускали. А тем временем весь окрестный мир неудержимо мчался вперед. Пока они сидели, решался вопрос о тысячелетнем сосуществовании народностей в Венгрии, о судьбах всей Австро-Венгерской монархии, о судьбах войны. В войнах люди словно бы теряют свою историю, и потому историю в основном и составляют войны. В первые месяцы тысяча девятьсот восемнадцатого года Германия опять предприняла активные военные действия и добилась на фронтах преходящего успеха, что, с одной стороны, притормозило на время политическое развитие Словакии, а с другой — оживило деятельность чехословацкой эмиграции. Правительства Соединенных Штатов Америки, Англии, Франции и Италии высказались за возрождение Польши и согласились с тем, чтобы славянские народы были полностью освобождены от немецкого и австро-венгерского гнета. Французское правительство признало право чехов и словаков на самостоятельность, а Чехословацкий национальный совет[135] — основой будущего чехословацкого правительства. Между тем, однако, государства Антанты втянули Чехословацкий корпус, сформированный на территории России, в гражданскую войну на стороне контрреволюции против молодой Советской республики. Чехословацкие мятежники, захватив почти всю Сибирскую железнодорожную магистраль вплоть до Владивостока, дрались против Советской власти и в этих боях, словно себе в наказанье, увязли более чем на два года. Не раз в братоубийственных схватках встречались с ними чехи и словаки, воевавшие на стороне Красной Армии за Советскую власть. Яну Аносте и Само Пиханде трудно было бы даже предположить, до чего неузнаваемо изменилась ситуация на фронтах в июле того же года. На Западном фронте немцы, потерпев крупное поражение, начали отступать. Антанта побеждала на Итальянском фронте, где летнее наступление австро-венгерских войск окончилось провалом со значительными потерями. Она одерживала победу и на Балканском фронте. Австро-Венгрия стонала, выла и начинала дробиться под мощными внешними военными ударами Антанты, а революционные выступления ее угнетенных народов гибельно сотрясали ее изнутри. Еще минуту! Еще каплю! Австро-венгерские солдаты отказывались воевать. В мае против отправки на фронт взбунтовались чешские солдаты в Румбурке. Мятеж подавили, и десятерых солдат расстреляли. В июне возмутились словацкие солдаты 71-го тренчинского пехотного полка, временно размещенного в сербском Крагуеваце. По большей части это были бывшие пленные из России — они тоже отказались воевать. Мятеж был подавлен, и сорок четыре солдата казнено. Каждую неделю множились рабочие забастовки. Тюрьмы были переполнены. Арестантов было столько, что они дышали друг другу в затылок. В ружомберкской тюрьме, приходилось спать даже в две смены, а иначе и не уместиться всем да полу. Ян Аноста с удивлением заметил: «Того и гляди пол-Венгрии в кутузке окажется!» Бородач издали пискливо засмеялся: «Вот уже тысячу лет как вся монархия — кутузка!» И монархия словно чуяла свой конец. Седьмого октября венское правительство предложило Антанте заключить мир. Антанта отвергла предложение. Монархия с каждым часом все больше никла под тяжестью войны. Придунайская монархия тонула в водах Дуная и в окрестных сыпучих песках. Она погибала. Император Карл I поспешно издал манифест о перестройке монархии в федеративное государство, но будапештское правительство теперь не пошло на это. То, что для народов монархии еще недавно было много, теперь оказалось мало. Поляки требовали самостоятельности, югославянские народы — объединения в одном государстве. Национальный комитет в Праге стал готовиться к взятию власти, и национальный вопрос в Венгрии вырос в международную проблему. Но война все еще продолжалась. В тюрьмах карали последних мятежных солдат. В деревнях насильственные реквизиции с помощью войск и жандармов перерастали в кровавые стычки. Рабочие забастовки угрожающе множились. Словаки приняли решительное участие в образовании самостоятельной Чехословакии, объединившей Чехию, Моравию, Словакию и Силезию. С каждым часом прибавлялось смелости, каждый день приносил головокружительные новости. 28 октября 1918 года Чехословацким национальным комитетом[136] было наконец провозглашено самостоятельное Чехословацкое государство. А двумя днями позже, 30 октября, Словацкий национальный совет издал Мартинскую декларацию словацкого народа, в которой словаки высказались за общее государство чехов и словаков.

31 октября выпустили из-под ареста Само Пиханду и Яна Аносту. Одиннадцать дней спустя в Компьене кончилась первая мировая война.

Эх, война! Как легко говорится, что она кончилась!

Глава девятая

1

Оказавшись на свободе, Ян Аноста и Само Пиханда мигом заскочили к Валенту, заняли у него по полсотни крон и припустились домой, хотя родные и пытались их удержать. На станции они заказали себе по пиву, чокнулись, весело переглянувшись, и одним духом осушили кружки. «Клянусь богом, Яно, — воскликнул Пиханда, — просто не верится, что мы снова на вольной волюшке. Сцапали нас еще при Австро-Венгрии, а выпустили прямо в Чехословакию. Выпьем еще по рюмочке за республику!» Заказали, выпили. Сразу же снизошла на них радость и разобрала веселость. Обнявшись за плечи, они бойко задробили ногами и тут же запели. Никто и не обращал на них особого внимания — весь народ на станции был занят делом: кто пил, кто танцевал, а кто пел. Крик, галдеж, шум, пение, разговор и всеобщее веселье оборвал вдруг всадник на коне, ввалившийся в широкие и высокие двери станционного здания. Люди сперва завыли с перепугу, а потом закатились смехом. Старик на коне разбрасывал вокруг медяки и выкрикивал: «Это вам от генерала Дерека!! Я генерал Дерек!» Люди бросались со смехом под коня, сшибались из-за медяков, а генеральский легкий конь танцевал над их головами.