Венец всевластия - Нина Соротокина

— Вы не знаете, что случилось с семьями казненных?

— Имущество в казну, жен с детьми в ссылку. А тебя какая семья интересует?

— Ну, скажем, князя Палецкого-Хруля.

— Так у него и семьи-то не было. Престарелую мать забрал к себе Федор Иванович Палецкий, брат казненного. Его опала не задела.

— А дьяк Стромилов? С его семьей как поступили?

— У этого тоже не было семьи. Впрочем, кажется, была дочь… Я думаю, что она уже пострижена где-нибудь в дальнем монастыре. Для мира она потеряна.

— А может быть, ее тоже забрали к себе родственники.

— А что это вдруг тебя Стромиловская дочь заинтересовала?

— Да нет. Я просто так спрашиваю. Много на Руси людей казнят, а с ними ведь и совсем безвинные страдают. Во Флоренции главным наказанием было изгнание. Люди уезжали в Пизу, в Сиену, это ведь совсем рядом. Потом менялась власть, и они возвращались домой. А здесь все так далеко, такие расстояния… и власть не меняется.

Заговорил Паоло своего учителя, отвел подозрение от его интереса к Ксении, а дальше что? Где ее искать? И вдруг в Кремле на улице Сретенке недалеко от дворца среди бела дня встретил стромиловского челядина, сутулого мужика с хитрым лицом, то ли бывшего кучера, то ли истопника. Паоло и видел-то истопника один раз, когда тот нес охапку березовых поленьев на нижний двор, но запомнил хорошо именно из-за его косого, любопытствующего взгляда. И тут на тебе — в лопотках, в суконном колпаке и косо подпоясанной рубахе с котомкой на горбу топает по середине мостовой, тревожно и любопытно косясь вбок.

Паоло буквально впился ему в плечо, боясь, что мужичок растает, как видение во сне — Ты меня помнишь?

Раскосые глаза округлились, рот тоже принял форму баранки. Ответа, однако, не последовало. Мужик вдруг присел, делая попытку освободиться.

— Вижу, что помнишь. Куда идешь? Да не бойся ты меня! Я только хочу про боярышню узнать, про Ксению… Она жива?

Мужик буркнул что-то неопределенное, но Паоло сильно тряханул его, а потом схватил и за второе плечо и с усилием поднял над землей.

— Живы… — прохрипел страдалец и тут же обрел почву под ногами.

— Слава тебе, господи! Она в Москве? — Паоло тряс мужика, как скоморошью куклу. — Да говори же!

— Не изволю знать, странники мы, не изволю знать, — плаксиво повторял он на одной ноте, а потом, постепенно повышая голос, начать орать, — ничего больше не скажу, странники мы, ничего не скажу!..

На истошный крик стали оборачиваться прохожие, случайный всадник остановил коня, заинтересованный уличной сценой. Меньше всего Паоло хотелось привлекать к себе внимание, он слегка ослабил хватку, и мужик, тут же воспользовавшись ситуацией, ловко выпростался из цепких пальцев, быстрым шагом пошел прочь, а потом и побежал, не оглядываясь.

Второй важный разговор с царицей состоялся уже в сентябре. Время было вечернее. Государыня сидела в домашнем облачении. Анастасия уже убрала со щек свекольные румяны, сняла ожерелье и убрус заменила легким волосняком. Царица выглядела уставшей, некрасивой, стали видны и отечная шея, и морщинистые, складчатые щеки, вся ее роскошная тучность усохла, как в подгнившей груше. Странно, что Паоло не заметил ранее, что у царицы отсутствовали два нижних передних зуба. Неудивительно, что она слегка шепелявила.

— Сядь! — приказала Софья.

Приказ был столь необычен, что он с испугом затряс головой — как можно!

— Сядь, я тебе говорю! И слушай внимательно. Ты Ксению Стромилову ищешь, — это был не вопрос, а утверждение, произнесенное обыденно, без угрозы.

— Я не ищу никакой Ксении, — пролепетал юноша.

— Не трясись. Это не пустой разговор. Хочешь ее в жены взять?

— О!!!

— Значит, согласен. Я расскажу, как до нее добраться. Условие мое — чтоб венчались на месте. И сделать это надо потаенно. Нам не нужна огласка. Лошадей я дам. Жену привезешь в Москву и спрячешь в надежном месте. И ничего не записывай. Просто запоминай.

Далее последовали подробные указания — куда ехать, кого найти, что сказать. Напоследок царица вручила Паоло массивный перстень с зеленым, грубой обработки смарагдом.

Перстень следовало предъявить старице Ефросинье со словами: «Я тот отрок, о ком говорено было».

— Как приедешь в Москву, перстень вернешь. Не по чину тебе такие подарки получать.

Паоло выплыл из царских покоев на мягких ногах. Происшедшее казалось ему совершенно нереальным, предметы виделись как в тумане, а сам он ощущал себя неким невесомым существом, подобным рыбе, которую подхватили теплые потоки и понесли в неведомые дали.

Путь его лежал в старинный Владычный монастырь, основанный сто пятьдесят лет назад преподобным митрополитом Алексием. Монастырь существовал как мужской, но еще при митрополите Феодосии появилось там и женское общежитие. Десять монашенок переселились за монастырские стены, опасаясь Ахматовой орды, а потом так и остались в своих келейках. Трапезная была своя, деревянная церковь, более похожая на часовню, тоже была отдельная, и только по большим праздникам монашки стояли на молебне со всей братией в главном Введенском храме.

Весь путь Паоло покрыл в два дня. Вот она — река Нара. Пойма реки была просторна, купол неба — необъятен. Далеко на западе угадывались очертания старого кремля и луковка собора, на другой стороне реки грозным богатырем высился Высоцкий монастырь. Уже осень распространила краски свои по травам и деревьям. Только подводные травы были изумрудно-зелены и упруги. Так бы и смотрел на них не отрываясь. Они легко шевелились под воздействием струй, мелкие рыбешки тыкалась в них тупыми носами, по-стрекозьи дрожали их красные плавники. Паоло вспомнил свое ощущение невесомости и оглушенности в покоях царицы. То, что он чувствовал сейчас, нельзя было назвать радостью. Это было скорее высочайшее изумление. В нем не было испуга, но все затмевало томление столь напряженное, что он Бога молил, чтобы скорее все как-то разрешилось, кончилось. Ведь нет сил терпеть это ожидание, право слово, нет! Но ноги держат на месте, глаза прикованы к зеленым травам. Молись, отрок! Паутина прилипла к щеке. Он смахнул ее резко и, ведя лошадей под уздцы, стал взбираться по крутой тропе к монастырской ограде.

Старица Феодосия сыскалась сразу же. Она оказалась еще молодой женщиной с простодушным лицом и столь высокой несуетностью, такой замедленностью в действиях, что Паоло вначале решил, что она глуховата. Она не удивилась появлению юноши, только глянула на него коротко и опять углубилась в изучение окружающего мира. Пролетающая сорока, спешащий куда-то монах и трепет листьев на молодых, растущих у входа в кельи осинках, занимал ее куда больше, чем приезжий. Паоло произнес условные слова, показал перстень на пальце. Он ждал, что Феодосия позовет его в помещение, но потом сообразил, что это женская обитель и мужчинам туда хода нет.