10 вождей. От Ленина до Путина - Леонид Млечин

Сталин, глядя на собеседника, всегда подтянутого, собранного, согласился: «Война портит кровь американцам». Подумав, добавил: «Северокорейцы ничего не проиграли, кроме жертв в этой войне (?! В этой фразе весь Сталин)… нужны выдержка и терпение. Надо корейцам разъяснить, что это дело большое (надо полагать, советский диктатор думал: пусть продолжают приносить жертвы во имя «большого дела»). Для Кореи мы ничего не пожалеем». И Сталин, действительно, не жалел своих ресурсов для тех, кто продолжал жертвовать жизнями сотен тысяч людей, чтобы «попортить кровь американцам». В телеграмме, отправленной в апреле 1952 года Ким Ир Сену, говорится: «Мне стало известно, что корейский народ нуждается в хлебе. У нас есть в Сибири 50 тысяч тонн готовой пшеничной муки. Мы можем послать эту муку в подарок корейскому народу…»

Ким Ир Сен рассыпается в любезностях за щедрый подарок Сталина и желает «многих лет жизни и здоровья на счастье человечества»{538}.

Но вернемся к беседе Сталина и Чжоу Эньлая.

Диалог любопытен и дальше.

«Чжоу: Если американцы не хотят мира, то мы должны быть готовы продолжить войну хотя бы год…

Сталин: Правильно. Америка не способна вести большую войну.

Вся их сила – в налетах, атомной бомбе… Американцы – купцы. Немцы в 20 дней завоевали Францию: США уже два года не могут справиться с маленькой Кореей. Какая же это сила? Атомной бомбой войну не выиграть…»

Не отсюда ли и у Мао отношение к ядерной угрозе, как к «бумажному тигру»?

Собеседники выяснили, что у Ли Сын Мана всего 116 тысяч военнопленных, в том числе 20 тысяч китайцев. Переговаривающиеся стороны не очень озаботились этим, и Сталин лишь спросил: сколько американцев в плену?

Чжоу заглянул в бумажку и прояснил ситуацию: примерно 3–4 тысячи. Вместе с ооновцами.

Война продолжалась, а лидеры уже смотрели в будущее. Военное будущее. Когда Чжоу сказал, что Китай после войны намерен иметь 102 дивизии, а всю армию в 3 млн 200 тысяч человек, то Сталин поморщился:

– Но это минимум. Вы хотите иметь 150 авиаполков. Это мало. Надо 200 авиаполков…{539}

Таким был Сталин «в деле». На первом плане – глобальные интересы системы, державы, «лагеря». На десятом – какие-то там «жертвы», лишения, потери. Даже ради того, что «война портит кровь американцам», ее можно продолжать… Сталин словно забыл, как всего несколько лет назад писал в телеграмме президенту Ф. Рузвельту (7 апреля 1945 года), выражая свои глубокие союзнические чувства: «Я никогда не сомневался в Вашей честности и надежности, так же как и в честности и в надежности г-на Черчилля»{540}. Похожие теплые слова выражал и президенту Трумэну, как, впрочем, и он Сталину…

Кстати, о Трумэне. Сталин помнит не только его послевоенные любезности, но и жесткость.

После разгрома Японии 16 августа 1945 года Сталин направил президенту Трумэну телеграмму, в которой предложил «включить в район сдачи японских вооруженных сил советским войскам северную половину острова Хоккайдо… Это последнее предложение имеет особое значение для русского общественного мнения. Русское общественное мнение было бы серьезно обижено, если бы русские войска не имели района оккупации в какой-либо части собственно японской территории. Я бы очень хотел, чтобы изложенные выше мои скромные пожелания не встретили возражений».

Через два дня Сталин получил ответ от Трумэна с жестким отказом без каких-либо объяснений. Одновременно американский президент сообщал, что «правительство США желает располагать правами на авиационные базы для наземных и морских самолетов на одном из Курильских островов, предпочтительно в центральной группе…».

Сталин умел постоять за державу. Ответ его был не просто жестким, но и морализаторским. «…Должен сказать, что я и мои коллеги не ожидали от Вас такого ответа…» Далее Сталин, касаясь Курил, прочитал «мораль»: «Требования такого рода обычно предъявляются либо побежденному государству, либо такому союзному государству, которое само не в состоянии защитить ту или иную часть своей территории… Я не думаю, чтобы Советский Союз можно было причислить к разряду таких государств… Ни я, ни мои коллеги не понимаем, ввиду каких обстоятельств могло возникнуть подобное требование к Советскому Союзу»{541}.

Атомные закулисные «аргументы» не помогли Трумэну. Свое достоинство Сталин сохранил. А советский десант на Хоккайдо (частью уже посаженный на корабли) пришлось отменить… Но вернемся к войне в Корее.

Сколь эфемерны слова, обещания, декларации, если интересы глубоко различны. Для Сталина, чуть не ставшего в молодости священником, никогда не существовало ничего святого. Даже Ленин, коммунистическая доктрина были для него лишь средством, безотказным средством укрепления великодержавности советского гегемонизма и личного всевластия. Война в Корее лишь дополнительно высветила Сталина с некоторых новых сторон: его умения использовать зависимых от него союзников, умения идти на риск большой войны, не сжигая одновременно за собой всех «мостов», «умения» политический цинизм превращать в государственные принципы. Достигнув апогея власти, Сталин в корейской войне тем не менее обозначил свое грядущее историческое поражение.

Сталину осталось жить совсем немного. Он никогда не узнает, что одобренная им война в Корее завершится 27 июня 1953 года в Паньмыньчжоне соглашением о прекращении огня. Бесплодная, страшная затея решить проблему силой оружия стоила многих, многих сотен тысяч жизней, многих миллиардов рублей и долларов, тысяч разрушенных деревень и городов, промышленных предприятий.

Муки совести никогда не грызли кремлевского диктатора… Он давно поверил в свое право вершить судьбы миллионов людей. Корейская война была лишь последним страшным военным эпизодом в его политической биографии.

Сталинизм умер?

Незадолго до своей смерти Сталин поинтересовался, как идет дело с переводом на русский язык докладов, речей, статей Мао Цзэдуна, предназначенных для очередного тома избранных произведений китайского лидера. На другой день В.Н. Малин, заменивший отстраненного по настоянию Берии Поскребышева, положил на стол вождю несколько переводов статей Мао. Сталин нехотя полистал труды восточного вождя и отодвинул в сторону. Лишь две фразы удостоились его письменного внимания, помеченные сталинским отчеркиванием на полях: «Перед китайским народом лежат два пути: путь света и путь мрака. Существуют и две судьбы Китая – светлая и мрачная»{542}.

Мысль державного китайца была созвучна устойчивому умонастроению Сталина. Он давно и безоговорочно уверовал в светлую коммунистическую судьбу СССР, в то, что исторический импульс, заданный им стране, будет долгим, неиссякаемым. У него, судя по всем его записям, пометкам, резолюциям последних лет, не возникало никаких сомнении, что дело его жизни вечно.