ТАЛИСМАН. Сборник научно-фантастических и фантастических повестей и рассказов - Аркадий Стругацкий

Мимо них, разговаривая о чем-то, прошли Мусагет и Марсий. Бортинженер проводил их взглядом, потом сказал в обычной своей манере — полувопросительно-полуутвердительно:

— Зачем на кораблях Барды? Мусагет — это понятно, ему для творчества нужны впечатления. А Барды? Ведь в мнемотеке каждого корабля хранятся все шедевры человеческого искусства. Я привык во всем искать рациональное зерно. А здесь — не вижу. — И закончил неожиданно резко: — Барды — балласт.

— Балласт? — удивленно переспросил Координатор.

— Лишний груз. Обуза. Человек, не приносящий прямой пользы. Примерно так. — Бортинженер любил выкапывать какие-то чуть ли не ему одному известные слова и потом объяснять их.

Теперь Координатор ответил бы ему. Тогда же — промолчал. Промолчал, думая о Мусагете.

Мусагет появился на борту крейсера во время захода на Пиэрию, одну из первых планет, освоенных человечеством, и, пожалуй, самую комфортабельную и благодатную из всех, на которые когда-либо ступала нога человека. Имя Мусагета, композитора, основоположника пиэрийской школы в искусстве, было широко известно не только на самой Пиэрии, но и на других мирах. Несколько лет назад Координатору довелось услышать один из концертов Мусагета для полигармониума — в записи, разумеется. Он не мог не оценить гармоничности замысла и виртуозности исполнения, некоторую же аполлоничность, холодную отстраненность музыки он приписал свойствам записи, — недаром же при всем совершенстве транслирующих и записывающих устройств люди по-прежнему стремятся в концертные залы и филармонии, и достать туда билет сейчас не легче, чем несколько веков назад…

В детстве Мусагет не отличался музыкальными способностями. Но он утверждал, что, рождаясь, каждый человек равновероятен. Почему, говорил он, инженером-строителем или физиком, историком или астрономом может стать каждый, а поэтом или композитором — нет? Искусство — такой же вид интеллектуальной индустрии, как и все остальное. И убеждал своим примером. Он решил стать композитором — и стал им, хотя для этого ему пришлось мобилизовать все силы. И конечно, гипнопедию. Воля и внушение дали ему мастерство, а непрестанный труд довел это мастерство до нечеловеческого, роботического совершенства.

Мусагет хотел отправиться в дальнюю разведку — это было общепризнанным правом художника. Правда, в большинстве случаев они предпочитали корабли Пионеров или Линейной службы, у Разведчиков же были редкими гостями…

Выйдя из лоджии в парк, Координатор двинулся напрямик, раздвигая руками кусты и с наслаждением чувствуя, как руки становятся влажными от осевшей на ветвях росы, — в парке был вечер. На поляне еще никого не было, и костер едва теплился, лениво облизывая сучья.

Пять месяцев назад был такой же вечер, только костер уже разгорелся и гудел, выбрасывая похожие на кленовые листья языки. Координатор смотрел, как они растворяются в воздухе, и слушал негромкий, чуть хрипловатый голос Марсия.

— Музыка… — говорил Бард. — Музыка… Ее нельзя сочинить или придумать. Она — во всем и везде. В нас и вокруг нас. Щелкните ногтем по стакану и вслушайтесь — это музыка. Ударьте щупом по камню. Слышите? Это тоже музыка. Приложите к уху раковину; сядьте ночью в тишине своей каюты, пойдите в лес, в степь, на море… Вслушайтесь — и вы услышите музыку. Извлеките ее, оплодотворите своей мыслью, чувством, принесите ее людям — вот искусство! Но чтобы услышать, надо понять, чтобы понять — любить. Любовь — вот суть всего. Без нее невозможны ни искусство, ни сам человек.

В то время Координатору это показалось надуманным, непонятным и вместе — упрощенным. Только потом… Но потом был десант на Готу.

…Лес был самым обыкновенным, таким же, как в земных заповедниках: такие же — во всяком случае, внешне — деревья; такие же солнечные столбы между ними; в редких просветах крон такое же синее небо; и только воздух был насыщен множеством мелких насекомых, облеплявших лицо, забивавшихся под одежду и кусавших так болезненно, что пришлось включить силовую защиту. Может быть, именно из-за этих бессмысленно-агрессивных и непередаваемо омерзительных существ у Координатора и возникло ощущение скрытой враждебности окружающего. Ощущение, однако, противоречило фактам: все-таки лес был самым обыкновенным, почти не отличавшимся от земного. Но странно: если на Земле человек воспринимался как нечто родственное лесу, то здесь люди, окруженные легким ореолом силовой защиты, вносили острую дисгармонию, порождавшую безотчетную тревогу. И только маленькая гибкая фигура Марсия объединяла людей и лес, сглаживая, приглушая контраст. Бард обладал удивительным даром — везде быть на своем месте. На Земле, в каюте крейсера, в девственном лесу Готы — везде он казался порождением окружающего мира. Сейчас Координатор готов был поклясться, что Марсий — абориген. Он шел впереди, и кустарник сам расступался перед ним, сучья не трещали под ногами, и даже трава — словно не сминалась…

То, что произошло лотом, было нелепейшей случайностью сейчас Координатор знал это наверняка. Окажись они в любом другом месте планеты, окажись они здесь же днем позже или днем раньше празднества Хеер-Да, — все было бы иначе. Гораздо спокойнее и лучше. Впрочем, лучше ли? Уверенности в этом не было, Но тогда случившееся показалось таким же диким и животно-мерзким, как пропитавшая воздух мошкара…

До сих пор только она и была враждебной. И вдруг ожил и стал таким же враждебным весь лес. На людей посыпались камни и стрелы. Отражаемые силовой защитой, они не могли принести вреда, но нелепость и бессмысленность происходящего подействовали угнетающе. Люди остановились. Невидимые лучники продолжали засыпать их стрелами, и Координатор не мог не подивиться их ловкости: возникая ниоткуда, стрелы образовывали в воздухе повисшие в кажущейся неподвижности цепочки, напоминающие трассы микрозондов. Камни падали реже; натыкаясь на силовое поле, они гулко плюхались на землю.

— Лингвист! — отрывисто скомандовал Координатор.

Лингвист заговорил. Он испробовал все известные ему языки — от протяжного, обильного гласными и сорокасемисложными словами языка жителей Энменгаланны, до резкого, щелкающего, как кастаньеты, воинского. Лес молчал. Только жужжали пестроперые стрелы, тяжело ухали о землю камни, и сквозь все это лейтмотивом проходил тонкий, еле слышный звон мошкары.

— Все! — устало произнес Лингвист. — Нужны дешифраторы. Большие. С комплексным вводом. Оставить здесь и уйти. Иначе — невозможно.

— Остается одно — отступление, — резюмировал Биолог.

— Нет. — Это сказал Марсий. Он повернулся к Мусагету с видом стороннего зрителя, каким он, впрочем, и был, наблюдавшему за событиями, и повторил: — Нет. Музыка.