Дикая раса - Ольга Онойко

Она слишком давно стала взрослой.

Мысль придала сил.

Тихо, в отдалении, вновь зазвенели, поплыли слова первого инструктажа — главное правило райской птицы, ее железный клюв и стальные когти. Выучи назубок: нет человека, у которого не может заболеть голова, и нет машины, которая не может выйти из строя… не бойся. Этот мир — на твоей стороне.

Пусть рядом нет Солнца. И без Каймана будет плохо. Но кое-что она сумеет и в одиночку.

Только сначала надо подумать.

Ватная, кисельная, густая стояла тишина. Казалось, вот-вот начнет она падать с потолка хлопьями, превращаться в снег, и покроет пол слоем легкой мертвой штукатурки, холодной как лед. Ногти на ногах стали лиловые, точно накрашенные. Спина болела.

…и зачем им живой корректор?

— Кто бы сказал — я бы не поверил, — проронил Кайман, изучающе глядя на Лилен.

— Что?! — жалобно пискнула она, обхватив себя за бока.

Таисия просила счет. Ей пришлось вызывать обслугу через принесенный дисплей: вопреки человеческой природе и всем правилам ресторанных работников, официантов «Пелагиали» совершенно не интересовала компания уральцев с боевым нуктой в роли светского пекинеса. Форс-мажор ли возник, просто заболтались друг с другом — всякие были вероятности, и одна из них реализовалась.

— Птиц поет жизнь, — коротко сказал Шеверинский, — и теперь ты чувствуешь, как это действует. Потому что это серьезно.

— А я?! Что будет со мной?! — почти вскрикнула Лилен, и Чигракова зашипела на нее.

— Не бойся, — твердо сказал Север, беря ее за руку. — Все будет хорошо. Я верю.

— Я верю, что все умрут, — скептически донеслось от Птица, — я оптимист.

Солнце медленно встал.

— Но не сейчас, — с подкупающей улыбкой объяснил Димочка. Глаза его сияли чистой огненной ненавистью. — Значительно позже. И вообще — если я положил глаз на девочку, значит, она будет моей.

— Придержи язык.

— Я Синий Птиц. Приношу счастье. Когда пою. Крети-ин…

— Ладно, — сказала Таисия, — ладно. Тише. Надо собраться с мыслями. Знаете, что я подумала? То, что мы ее отпустили — ведь это же не просто идиотизм. Это очень характерный идиотизм.

— У нее пятнадцатый уровень! — помотал головой Полетаев.

— Это не значит, что кто-то не может отработать против нее.

— Кто?!

— Кто-то, — прошелестел Димочка. — Или что-то. Понял? Не понял — значит, дурак.

— Но Ксенькины отчеты…

— Откуда ты знаешь, что Ксенька действительно прошла в их структуре до конца? И знает все?

— Птиц, — очень медленно, очень холодно и тяжело произнесла Таисия, — не каркай…

И Димочка, посерев, опустился на стул, царапая губы наманикюренными ногтями. Глаза метнулись затравленно. Синий Птиц замотал головой, укусил пальцы, и шепотом, грязным матом послал самого себя.

— Или так, — печально заметила Таис. — Проще. Она отработала аутоагрессию. Тоже бывает…

Лилен слушала, и ее трясло. Так ее не трясло даже тогда, когда она выходила в туман из дома мертвых — бледная пленка биопластика, точно тонкий полиэтилен, отцовское кресло с высокой спинкой, заставка на мониторе: цветы и солнце… даже тогда не было настолько плохо, а больше в ее жизни не случалось настоящих страха и горя.

Судорога отпустила, и в тот же миг стало холодно — на солнце, на припеке. Лилен ухватила себя на плечи, стуча зубами, озираясь, как потерянный котенок. «Зачем-зачем я со всем этим связалась? — отчаянно крикнула она мыслью. — Никакая я не злая женщина, я не нуктиха тридцатиметровая, не могу я мстить!» Чувствовала, как откликается Дельта: «не плачь, названая дочь, маленькая мягкокожая женщина, нет постыдного в том, что ты ожидаешь помощи, для того и живут мужчины», — но драконья извечная безмятежность не подходила ей, как кровь другой группы. Лилен куда-то растеряла свою собственную, унаследованную от родителей. Мамина нервная устойчивость, отцовская сила, они за что-то покинули ее, и сиротливо стало, и зябко.

Север вздохнул. Притянул Лилен к себе. Спрятал в объятиях и поцеловал в макушку. Спокойно-спокойно, как будто так и надо.

…так — надо.

Чигракова, Этцер и Полетаев обсуждали, что делать. Птиц курил в стороне, прикрыв глаза, привалившись к колонне; вид у него был изможденный.

Шеверинский рассказывал. Обо всем. Быстро и непонятно. Лилен слушала не из желания понять, а потому, что говорил Север. Держа ее за руку. Успокаивая — интонациями, взглядом, тем, что просто был с ней.

Вот и гадай: настоящее это чувство, или чистая физиология?

Энергетик и амортизатор…

…Много сотен лет назад было сказано, что мысль материальна. Долгое время это считалось образным выражением. Каким именно образом материальна мысль, открывали несколько раз. В разные эпохи, разные ученые, на разных базах — физики, психотерапевты, ксенологи.

А потом закрывали обратно. По разным причинам.

Но если пару веков назад знание еще можно было оставить в стороне как чисто теоретическое, то биопластик и нукты — аргументы железные. Факт телепатии стало нельзя оспаривать. Но как он осуществляется? В каком диапазоне? Какие волны задействованы?

Последним открытие сделал Сайрус Ривера на методологической базе ксенологии. Он рассмотрел собственную расу как чужих и обнаружил определенные закономерности.

— …уже четвертым открыл, — говорил Шеверинский, а взгляд его снова и снова улетал от лица Лилен туда, дальше, где коптил себе легкие ко всему индифферентный Васильев, только что певший жизнь девочке с двумя косами. — Или третьим. Есть сказка научная, что первым был Эйнштейн…

«Четвертым… — слово в голове вертелось и кувыркалось, как трехмерный объект в профессиональном видеоредакторе Макферсона. — Четверо…»

Эмиссары Райского Сада знают четверых живущих людей, способных воздействовать на события, нарушая закон причинности.

Один из них — Синий Птиц.

За которого Север волнуется сильнее, чем за нее.

Оказывается, так.

Это беспокоило Лилен гораздо больше, чем генетические предпосылки или механизм действий корректора с точки зрения физики. Она вообще гуманитарий. У нее другие проблемы… «Он же мерзкий. Он же издевается над ним, как только может!» — и Север, Володя, снова смотрит поверх ее плеча, щурясь и сжимая губы.

— Лет двадцать назад, когда открыли принцип действия анкайской техники, теория чуть было не пошла в массы, — почти скучно частил он. — Потому что понятней стала. Потому что ксенология простому человеку всяко понятней, чем теоретическая физика, он в ксенологию как в святое писание верит… Но не пошла.