Николай II - Сергей Фирсов

В конце концов, игнорируя поступавшие в высшую церковную инстанцию прошения мужа Екатерины Викторовны — В. Н. Бутовича, в ноябре 1909 года иерархи исполнили высочайшую волю (хотя один из них — епископ Рязанский Никодим (Боков) представил собственное мнение, не подписав документ, утверждавший расторжение брака Бутовичей). Воля царя со скандалом, но была исполнена, а нужный человек — соответствующим образом «вознагражден». Верховный Ктитор Церкви получил желаемое, даже не подумав о том, насколько его вмешательство оскорбляло достоинство православных архипастырей, неоднократно писавших ему о трудностях согласования «самодержавной воли» и церковного законодательства. Считая себя полновластным монархом, Николай II обыкновенно в частных делах и проявлял свое «самодержавие».

При этом особой любви к тому или иному чиновнику он не испытывал. По замечанию генерала А. А. Мосолова, царь относился к министру как ко всякому другому чиновнику, и «любил их, поскольку они были ему нужны». Нужда проходила — царь со спокойной совестью расставался с сановником, с необычайной легкостью увольняя даже тех, кто служил ему в течение многих лет. Будучи от природы застенчивым человеком, Николай II не любил спорить, доказывая правоту собственных взглядов. Ему было проще «обойти» сложный вопрос, а затем заставить сделать все по-своему. «Нужные» люди, как правило, оставались на своем посту до тех пор, пока не противоречили царю. В ином случае сановник был обречен рано или поздно впасть в немилость.

Яркое доказательство сказанному — история падения С. Ю. Витте. Выдающийся государственный деятель, тонкий политик и блестящий экономист, Витте после 17 октября 1905 года стремительно терял царское доверие. Николай II не мог простить графу того, что под его давлением, надеясь на скорое успокоение страны, подписал «конституцию», а никакого успокоения не получилось. Революция продолжала развиваться; по мере ее углубления менялось и настроение Витте: после Декабрьского вооруженного восстания в Москве председатель Совета министров стал активным поборником репрессий по отношению к революционерам. Не уважая людей, предающих (или меняющих) свои принципы, царь уже в январе 1906 года окончательно решил вопрос об отставке графа. Оставалось только найти замену и правильно выбрать время. В том же году, как уже говорилось, на политическом небосклоне императорской России взошла звезда П. А. Столыпина. «Я тебе не могу сказать, как я его полюбил и уважаю, — писал в октябре 1906-го Николай II матери. — Старый Горемыкин дал мне добрый совет, указавши только на него! И за то спасибо ему».

О С. Ю. Витте царь пишет уничижительно, припоминая кошмарность «прошлогоднего опыта» (то есть подписание «конституционного» манифеста 17 октября) и уверенно заявляя о том, что ему, царю, вместе со Столыпиным удалось ослабить «смуту». «Нет, никогда, пока я жив, — восклицает Николай II, — не поручу я этому человеку самого маленького дела!» Пожалуй, это одно из немногих заявлений последнего самодержца, которое никогда им не было нарушено. С. Ю. Витте навсегда перешел в категорию «ненужных», ибо ему не доверяли и его презирали. Обыкновенно сдержанный и деликатный, царь даже известие о смерти графа, последовавшей 28 февраля 1915 года, встретит с нескрываемой радостью. «От того ли это происходит, — делился Николай II своими чувствами с супругой, — что я беседовал с нашим Другом (Распутиным. — С. Ф.) вчера вечером, или же от газеты, которую Бьюкенен (посол Великобритании в России. — С. Ф.) дал мне, от смерти Витте, а может быть, от чувства, что на войне случится что-то хорошее — я не могу сказать, но в сердце моем царит истинно пасхальный мир».

Радость от известия о смерти — чувство не христианское, но что же делать! Николай II ненавидел Витте вовсе не потому, что завидовал его выдающимся государственным способностям. Он не мог простить ему акта 17 октября 1905 года, ибо в его глазах это была измена самому себе, своему долгу, заключавшемуся в том, чтобы править самодержавно. В конце концов ненависть к Витте дошла до того, что царь отказал своему бывшему премьеру в его «посмертной» просьбе — передать графский титул внуку — Льву Кирилловичу Нарышкину. И неудивительно: обращаясь к Николаю II, Витте имел бестактность напомнить ему, что русский народ никогда не забудет царского призыва «к совместным законодательным трудам», назвав это бессмертной заслугой. Подобное напоминание было для царя тем больнее, что манифест 17 октября воспринимался им как нарушение коронационной клятвы. К тому же «конституционные итоги» революции современники связывали вовсе не с волей Николая II, а с действиями Витте, тем самым в глазах монарха ставшего невольным разрушителем самодержавного принципа. Такое невозможно было забыть и простить.

После революционных потрясений 1905–1906 годов, пережив вынужденное «заточение» в Петергофе и отказ от привычного уклада жизни, царь снова вернулся к мысли о необходимости преодоления «средостения», пытаясь найти выход в особых, специфически русских ценностях. Миф о «народном царе», знающем нужды своих подданных и желающем облегчить их жизнь, в эпоху Николая II становится доминирующим национальным мифом. Как писал американский исследователь Р. Уортман, этот национальный миф исключал всех, кто противостоял власти монарха, из числа истинно русских и определял их как врагов государства. Противостоять — значило противоречить суждениям монарха, расширительно понимая, что значит «верная служба». Любой подданный — прежде всего слуга, ни его возраст, должность или особое положение роли не играют. Поэтому-то «как для министра, так и для последнего камердинера у царя было всегда ровное и вежливое отношение», проще говоря — отношение господина к слуге. Самостоятельность слуги допустима лишь в тех рамках, которые допускает для него господин. Иначе — немилость и отставка, тем более что господин воспринимает себя в качестве благодетеля для всех, а не для какого-либо слоя.

Исходя из сказанного, становится понятна логика тех, кто указывал на то, что русский самодержец — это не только внешний носитель государственной власти, но и символ особого национального понимания жизни, мировоззрения, близкого и простолюдину, и образованному человеку. Идея царя, полагал монархист В. И. Назанский, «не умрет до тех пор, пока в русских сердцах жива будет православная вера, вся полнота которой находит свое выражение в Русском царстве». Эта мистическая идея, имеющая религиозное основание, для русского самодержца была жизненно необходима, она укрепляла его веру в благодетельность патриархального союза царя и народа. Однако реальная жизнь самым радикальным образом деформировала возвышенную идею. Столыпинская концепция государственного национализма основывалась на собственническом чувстве. Поддержав программу реформ своего премьера, Николай II, по существу, согласился на разрушение патриархального аграрного строя. Царь вел страну в противоположную допетровской Руси сторону, не просто разрушая устои общинной крестьянской жизни, но и поддерживая открыто провозглашенную П. А. Столыпиным «ставку на сильных», опору на дееспособную (в экономическом отношении) часть крестьянства, расслоение деревни. Таким образом, идея «царя-батюшки» — защитника слабых — уничтожалась, а Николай II превращался в «царя кулаков».