Николай II - Сергей Фирсов

Он родился в 1869 году в крестьянской семье, нигде не учился и до конца жизни так и не постиг всех премудростей письма: сохранившиеся собственноручные записки «старца» поражают безграмотностью. Почти тридцать лет прожил дома, работал в хозяйстве отца даже после того, как женился. Затем начался период странничества, в течение которого Распутин самостоятельно научился читать и писать, познакомился со Священным Писанием. Природная любознательность и живой крестьянский ум помогли Григорию «выйти в люди», произвести впечатление на мистически настроенных пастырей и искавших религиозного утешения православных мирян. Цельный и волевой (что в дальнейшем не раз отмечали современники), Распутин в тот период не давал повода «к соблазну» — вел себя (по крайней мере на публике) благочестиво и скромно.

Однако уже тогда, на грани веков, проявился его особый дар воздействовать на женщин. Неслучайно именно «духовно утешенная» Распутиным купчиха отвезла его в Казань, где познакомила с православными клириками. Викарный епископ Казанской епархии Хрисанф (Щетковский), непонятно почему, решил дать молодому крестьянину рекомендацию, с которой тот в 1903 году и приехал в Петербург к ректору Духовной академии епископу Сергию (Страгородскому). Последний познакомил с Распутиным инспектора академии архимандрита Феофана (Быстрова), а тот, в свою очередь, — Саратовского епископа Гермогена (Долганева). В дальнейшем именно отец Феофан рассказал о «старце» дочерям черногорского князя Николая Негоша — Милице и Анастасии, которых окормлял духовно. Сестры и поведали своей подруге императрице Александре Федоровне о новой религиозной знаменитости. Первые встречи Николая II и его супруги с Распутиным проходили, как правило, в присутствии сестер-«черногорок». Последующее разочарование сестер в «старце» привело не к удалению Распутина из дворца, а, наоборот, к разрыву Александры Федоровны с подругами. Но почему же внимание всероссийского самодержца и его супруги привлек именно Распутин? Современники, придерживавшиеся порой диаметрально противоположных политических взглядов, при разговоре о феномене Распутина обычно обращали внимание на психологический фактор.

«Важно сказать, нем он в действительности был, — подчеркивал князь Н. Д. Жевахов, — но не менее важно отметить и то, чем он казался в глазах Их Величеств и тех людей, которые считали его святым» (курсив мой. — С. Ф.). Повторимся: Распутин уже при жизни стал легендой; и легенда заслонила собой образ реального, живого человека. Для адептов «старца» легенда была самодостаточна, как, впрочем, и для его противников (хотя в первом и во втором случаях содержание легенды было совсем не тождественным). Мифотворчество нашло отражение и в мемуарах современников, пытавшихся понять причины роста влияния «старца» на царскую семью. Пример тому — отношение Григория Распутина к святому Иоанну Кронштадтскому. Генерал В. Ф. Джунковский, в годы Первой мировой войны выступивший против сибирского странника и лишившийся должности товарища министра внутренних дел, в своих воспоминаниях передавал слух, что разрыв великих княгинь Милицы и Анастасии с Распутиным был вызван тем, что распоясавшийся «старец» стал поносить к тому времени покойного отца Иоанна Кронштадтского, которого они почитали как святого.

«Этого было достаточно, — писал в воспоминаниях В. Ф. Джунковский, — чтобы великий князь Николай Николаевич (муж Анастасии Николаевны. — С. Ф.) приказал его больше не пускать. Великие княгини совсем отошли от Распутина и пытались возбудить против него и императрицу и Государя, но было уже поздно, в Распутина уже верили». Со своей стороны, убийца Распутина князь Ф. Ф. Юсупов, восстанавливая биографическую канву жизни «старца» и описывая его «петербургский период», особо отметил, что в Александро-Невской лавре Распутина принял отец Иоанн Кронштадтский, «которого он поразил своим простосердечием». Великий молитвенник будто бы поверил, «что в этом молодом сибиряке есть „искра Божия“».

Если верить обоим сообщениям, получается, что Распутин поносил того, кто определенно признал в нем человека глубоко религиозного. Впрочем, многочисленные фактические погрешности, встречающиеся и в мемуарах Джунковского, и в мемуарах Юсупова, заставляют предположить, что сообщаемая ими информация о первых шагах сибирского странника в столице — легендарна, хотя признать ее полностью недостоверной также нельзя. Скорее всего, Распутин действительно встречался с отцом Иоанном, быть может, даже разговаривал с ним. Вполне вероятно и то, что кронштадтский пастырь обратил внимание на молодого странника, глубоко религиозного и умевшего молиться. Известно, что Распутин любил посещать столичный Иоанновский женский монастырь, где был погребен подвижник. Однако послушницы, к радости игуменьи монастыря Ангелины, скоро его от этого отвадили. «Стоит Распутин, — вспоминал хорошо знавший настоятельницу митрополит Евлогий (Георгиевский), — пройдет одна из послушниц, взглянет на него и говорит вслух, точно сама с собой рассуждает: „Нет, на святого совсем не похож…“ А потом другая, третья — и все, заранее сговорившись, то же мнение высказывают. Распутин больше и не показывался».

Приведенный частный пример, касающийся отношений Распутина и отца Иоанна Кронштадтского, думается, достаточно показателен: авторитет последнего привлекается и для объяснения, почему Распутин приобрел славу «старца» (слово об «искре Божией»), и — с тем же успехом — для объяснения происшедшего разрыва между ним и его первыми благодетельницами — великими княгинями Милицей и Анастасией. Однако выяснение причин разрыва вовсе не объясняет факта первоначального доверия к сибирскому страннику.

В молодости близко знавший Распутина, даже составлявший для императрицы Александры Федоровны его биографию, митрополит Вениамин (Федченков) много лет спустя вспоминал о появлении Распутина в Петербурге: «И вдруг появляется горящий факел. Какого он духа, качества, мы не хотели, да и не умели разбираться, не имея для этого собственного опыта. А блеск новой кометы, естественно, привлек внимание». Митрополит Вениамин был убежден, что далеко не все окружавшие Распутина люди были сплошь плохи. По его мнению, Распутин слишком рано вышел в мир руководить другими, не имея сам соответствующего духовного руководства, и притом отправился в такое общество, «где не очень любили подлинную святость, где грех господствовал широко и глубоко». Владыка подчеркивал наличие соответствующей почвы в высшем обществе, которая и содействовала росту увлечения Распутиным. «А потому не в нем одном, даже скажу не столько в нем, сколько в общей той атмосфере лежали причины увлечения им, — писал владыка Вениамин. — И это характерно для предреволюционного безвременья». Вновь, как мы видим, заявление о времени соотносится с вопросом о росте влияния сибирского странника.