Философия красоты - Екатерина Лесина

Я – чудовище.

Теперь я точно знаю, что я – чудовище. Я видела свое отражение в его глазах и выражение его лица. Я – Чудовище, которое долго притворялось Красавицей. Настолько долго, что и само поверило, будто…

Нагнувшись, я подобрала маску. Пустые глазницы смотрели с укором, точно спрашивали, понимаю ли я, что наделала. Понимаю, очень хорошо понимаю. Мучительно больно выходить из привычной роли и еще больнее вползать в нее снова. Гладкое платье казалось змеиной шкурой, браслеты натирали запястья – еще немного и появится кровь – а маска… до чего же она тяжелая, липнет к лицу расплавленным свинцом, не стереть, не смахнуть, не избавиться. Я к ней приговорена, в радости и печали, в болезни и здравии… вместе… этот брак будет прочнее многих, ибо сплочен болью и обидой.

Эгинеев тоже внес свой вклад в эту боль. Ну что ему стоило хотя бы притвориться? Люди всю жизнь притворяются, отговариваясь "ложью во спасение", а когда эта самая ложь понадобилась, вышло, что промолчать легче.

И больнее.

Кожа горит, чешется, как от ожога. В квартире душно, еще минута и я задохнусь. Окно… Черт, не открывается. На балкон, скорее на балкон… Морозный воздух отрезвил, а ночь успокоила, блаженная темнота холодными ладонями уняла огонь, укрыла, спрятала. В темноте все кошки серы, а женщины прекрасны.

Пятый этаж. Вверху россыпь крупных звезд, тонкий ломтик луны и редкие клочья серых облаков. Внизу… Клумба с подмерзшей землей и седой от изморози асфальт. Будет больно, но боли я не боюсь.

О мертвых либо хорошо, либо ничего.

Редкостный шанс – умереть красивой. Сейчас, пока никто не заглянул под маску, пока Эгинеев не проговорился, пока меня любят… Будет больно, но я умею терпеть боль. Всего-то и надо – шагнуть за перила и вниз… Узкий подол платья мешал и я, не задумываясь, стащила платье, и туфли тоже сняла – Ник-Ник расстроится, если я их испорчу. Он же не виноват, что я такая дура. Никто не виноват. На плечо упала снежинка. Холодно, и холод, верный союзник ночи подталкивает вперед, туда, где не будет ни темноты, ни мороза, ни слез, ни боли.

По ту сторону перил обнаружился узкий цементный козырек, стоять на котором было скользко и неудобно. Скорее. На счет три.

Раз, два, три…

Руки мертвой хваткой вцепились в железное кружево балкона, руки не желали умирать, они привыкли к ежедневному маникюру, кольцам и льстивым прикосновениям мужских губ. Нет уж. Хватит. Я твердо решила… Как в бассейне, красивый взмах и прыжок, на счет три.

Раз… – Ночь дружелюбно качнулась под ногами.

Два… – Пальцы нехотя расстаются с опорой… Скользко… И… два с четвертью… два с половиной… тр…

В плечи вцепились чьи-то руки, хваткие, жестокие, причиняющие боль, они держали крепко: не вырваться. Они тянули вверх, и ослабевшее тело покорно следовало этим рукам.

– Дура! – Иван от души залепил мне пощечину. Потом еще одну. – Идиотка. Коза шелудивая!

– Почему шелудивая? – Мне было обидно. И за дуру, и за идиотку, и за козу, почему-то шелудивую. Да что он вообще понимает, недоалкоголик несчастный? Скотина тупая.

– Потому.

– Отпусти.

– Чтобы ты снова? – Иван махнул головой в сторону перил. – Жить надоело?

– Надоело.

Меня колотило, то ли от злости, то ли от страха, то ли просто от холода. Еще было очень стыдно, будто бы я нарочно подстроила эту сцену на балконе, чтобы шантажировать… А кого мне шантажировать? Ивана? Глупо. Ник-Ника? Найдет новую звезду, у него это просто получается. Лехина? Этому вообще фиолетово.

Эгинеева?

Горячий клубок боль взорвался в груди. Почему? За что? Просто за то, что я оказалась не настолько красивой, как он себе вообразил? Но я же не виновата. Я… Я плакала и не понимала, что плачу, пока Иван, подхватив меня на руки, совсем как в том случае, со стеклом в туфлях, не произнес на ухо.

– Давай, милая, лучше плачь, реви во все горло, только глупостей не делай.

– Я не…

– Не делала. Ты просто не успела. Господи, Ксана, ты хоть понимаешь, как тебе повезло, что ты не успела?

Не понимаю и не хочу понимать. Это было мое решение, пусть глупое, но мое и он не имел права вмешиваться, а вмешался. Вытащил. Зачем? Для чего? Чтобы я и дальше обманывала и обманывалась? Чтобы постоянно гадала, кому же они все поклоняются: Оксане или Химере? Человеку или маске? Чтобы всю оставшуюся жизнь – игра не продлится долго, благодаря Славкиным стараниям скоро все узнают, какова я на самом деле – зализывала раны?

Иван закутал меня в одеяло, силком влил в рот какую-то горькую пакость с резким ароматом самогона и той же гадостью растер ноги. Но меня по-прежнему била дрожь, а еще почему-то было очень холодно. Просто безумно холодно.

– Ну и зачем? – Иван не отходил ни на шаг, точно опасался, что, стоит отвернуться, и я повторю попытку. Зря он так дрожит, не повторю, на второй раз не хватит смелости.

– Просто так.

– Просто так ничего не бывает. Из-за него, да?

– Ты о ком?

– О том круглолицем придурке, из-за которого ты решила умереть.

– А почему ты уверен, что…

– По кочану, – Иван уселся рядом. От него привычно пахло туалетной водой, мятой и виски. Снова захотелось плакать. Или поделиться. С Иваном можно, он свой, он не выдаст, не посмеется, выслушает и сочинит очередной кособокий стих, после которого мне останется или довести начатое до конца, или посмеяться от души.

Говорить, не глядя в глаза собеседнику, легко, это как разговаривать с самим собой, а себя нет нужды обманывать. Из-за холода и страха рассказ получился смятым и совершенно идиотским, но Иван выслушал. Он умел слушать.

– С бумажных корон позолота слетает, из дерева шпага, разломанный щит, под маской чужою вся жизнь пролетает, а сердце из ваты так странно болит… Глупая ты, – Иван нежно погладил меня по щеке, – хоть и храбрая. Но это потому, что глупая. Аронову не говори, что наделала, он расстроится, с шантажистом я разберусь, а мент твой… забудь о нем. Обо всех забудь. Помнишь мультфильм про чертенка?

– Номер тринадцать?

– Ага, у них девиз хороший, очень современный. «Люби себя, наплюй на всех, и в жизни ждет тебя успех».

– Я так не умею.

– Учись, а то всю жизнь будешь слезы лить. Лишь бы твой мент репортерам не настучал… и бывший твой как-то не вовремя появился.

– И убийца. – довершила я список неприятностей.

– И убийца… – задумчиво повторил