Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

— Вот не знал, что вы и в этом мастак.

— Давайте на «ты», — предлагает Келлер.

— Не знал, говорю, что ты так играешь на бильярде.

— Да как я играю? Одно дело — с самим собой, и совсем другое — три партии с хорошим противником.

Макс, подойдя к стойке, выбирает себе кий.

— В «американку»? — осведомляется Келлер.

— Давай.

Тот кивает и продолжает игру. Мягкие и точные удары кия будто нанизывают вереницы шаров, летящих вдоль бортов.

— Да это такой способ собраться с мыслями, — говорит Хорхе. — Подумать.

Макс смотрит на него с интересом:

— О чем? О том, сколько тут может быть карамболей?

— Забавно, что спросил это, — улыбается Келлер. — А что, заметно?

— Насчет шахмат не знаю, но, наверное, есть что-то общее. Там надо рассчитывать ходы, тут — карамболи.

— По крайней мере, три, — молодой человек показывает на шары. — Вот и вот. Да нет, пожалуй, пять.

— В самом деле похоже на шахматы?

— Не то чтоб похоже… Но кое-что общее есть. Каждую ситуацию можно решить несколькими способами. Я стараюсь предвидеть следующие движения и открыть к ним доступ. Да… как в шахматах, но там это делается логическим мышлением.

— Выходит, ты тренируешься?

— Это было бы слишком громко сказано. Но способствует. Помогает упражнять ум с минимальными усилиями.

Он останавливается, допустив промах — легкий, казалось бы, карамболь не вышел. Понятно, что это сделано из любезности: шары остались невдалеке друг от друга. Макс вытягивает кий, нависает над столом и бьет, заставляя негромко отозваться слоновую кость. Пять раз подряд «биток» ударяется об эластичный борт, вычерчивая каждый раз точный угол.

— Совсем недурно! — одобрительно замечает Келлер. — Много приходилось играть?

— Мало. Да и то в молодости.

Шестой удар — мимо. Келлер, помелив кий, склоняется над столом.

— Ну что? Попробуем трехбортный?

— Не возражаю.

Шары ударяются друг о друга сильней. Келлер связывает один за другим четыре карамболя, а последним ударом отправляет биток Макса в труднодостижимую точку.

— Я знавал твоего отца… — Макс критическим оком созерцает положение на столе. — Давно было дело. На Ривьере.

— Мы мало прожили вместе. Мама вскоре развелась с ним.

Макс наносит слабый удар, стараясь послать свой шар в противоположную от других сторону.

— Когда мы познакомились, тебя еще не было на свете.

Тот не отвечает. Молчит до тех пор, пока противник, проведя два карамболя, перед трудным третьим отправляет биток Келлера в угол, в невыигрышную позицию.

— Ирина… — произносит Макс.

Келлер, уже нацеливший было кий, замирает и взглядом спрашивает Макса, что ему известно.

— Я, видишь ли, очень и очень давно знаю твою матушку, — как бы оправдываясь, говорит тот.

Келлер сверху вниз пошевеливает кием, почти прикасаясь к шару, словно не решается ударить.

— Мне это известно, — говорит он наконец. — Еще с Буэнос-Айреса, где она была с первым мужем.

Он наконец бьет — слабо и неточно. И, оглядев стол, угрюмо поворачивается к Максу. С таким видом, словно винит его в своей неудаче.

— Я не знал, что мама рассказала тебе про Ирину.

— Очень вкратце. Но достаточно, чтобы…

— Что ж, у мамы нашлись свои причины… Но в том, что касается меня… Прости, конечно, но это не твое дело. И желательно, чтобы я не служил темой для ваших с мамой разговоров.

— Я вовсе не…

— Разумеется. Знаю, что ты не.

Макс рассматривает руки молодого человека — тонкие, длиннопалые. Ноготь на указательном слегка скруглен, как и у него самого.

— Когда ты был еще совсем маленьким, она…

Келлер приподнимает кий, прерывая Макса:

— Я могу говорить с тобой прямо? Так вот, Макс: здесь идет игра, где ставкой — мое будущее. У меня — множество проблем, и профессиональных, и личных. И вдруг нежданно-негаданно появляется человек, о котором я никогда раньше даже не слышал. И с которым моя мать невесть почему пускается в немыслимые откровенности.

Произнеся эти слова, он переводит взгляд на бильярдный стол, как будто только что вспомнил о его существовании. Макс берет красный шар — ближайший к нему, — рассеянно взвешивает его на руке и кладет обратно.

— Она ничего больше не говорила обо мне?

— Очень скупо: старинный приятель, с давних времен, с эпохи танго… Что-то в этом роде. Не знаю, был ли у вас роман в свое время. Зато я знаю мать и чувствую, когда она к кому-нибудь относится по-особенному. А бывает это нечасто. — Келлер склоняется над столом, бьет — и шар касается трех бортов, после чего делает чистый карамболь. — Когда мы познакомились, мать не сомкнула глаз всю ночь. Я слышал, как она ходит из угла в угол… Наутро ее номер оказался прокурен насквозь, а все пепельницы забиты окурками.

Негромкий стук столкнувшихся шаров. Келлер сосредоточенно отбрасывает со лба волосы, примериваясь, несколько раз проводит кием взад-вперед по тыльной стороне кисти, упертой в сукно столешницы, и снова бьет. Он не знает, что такое нервы, сказала про него Меча, когда они говорили в последний раз. И печаль. У него не бывает дурного настроения. Он просто играет в шахматы. И это у него не от меня, Макс, а от тебя.

— И, разумеется, я забеспокоился, — продолжает юноша. — У меня и так неприятностей больше, чем я могу справиться.

— Послушай, — говорит Макс. — У меня и в мыслях не было… Я совершенно случайно остановился в этом отеле. Невероятное совпадение.

Келлер как будто не слышит. Пытливо всматривается в биток, оказавшийся в неудобном для удара положении.

— Я не хочу быть невежливым… Ты всем здесь пришелся по душе. И, как я уже сказал, мать очень высоко ценит тебя, хоть это и проявляется как-то странно. Однако есть такое, что не может меня убедить. И что мне не нравится.

Макс вздрагивает от удара кия о шар — очень громкого на этот раз. Шары разлетаются и, ударившись о разные борта, замирают в невозможной позиции.

— Может быть, то, как она улыбается, говоря о тебе, — добавляет Келлер. — Одними губами. Глаза в этом не участвуют.

— Но ведь и у тебя такая улыбка.

Макс жалеет о сказанном, еще не успев договорить. Чтобы скрыть досаду на свою неловкость, он с преувеличенным вниманием рассматривает шары на столе.

— Потому я и говорю это, — резонно отвечает Келлер. — Я как будто уже видел эту улыбку раньше.

И замолкает, словно серьезно обдумывая только что сказанное.

— Или, — добавляет он, — потому, как она смотрит на тебя иногда.

Снова скрывая — на этот раз растерянность, — Макс склоняется над столом, бьет и промахивается.