Кольца вероятности - Александр Лоскутов

Холодная нечеловеческая сила постепенно покидала глаза Долышева, сменяясь тупым безразличием.

А потом Роман дернулся на своем креслице в последний раз и затих. Из его приоткрытого беззубого рта показалась тоненькая струйка необычайно темной крови. Я смотрел, как она медленно струится по подбородку и капает на отполированную сталь меча, оставляя на ней темные пятна смерти.

Я смотрел в лицо Долышева до тех пор, пока во всем мире не остались только его подернутые поволокой смерти глаза. А потом этот мир, сорвавшись с оси, бешено закрутился, увлекая меня в пучину забвения.

Что есть жизнь? Что есть судьба?

Я молча смотрел на свою левую руку, превратившуюся в изуродованную клешню какого-то чудовища. Взбухшие вены проступали сквозь пергаментную кожу неровно пульсирующими черными нитями. Белесая отмершая плоть расползалась при малейшем неосторожном движении. Из разрывов и язвочек постоянно сочилась какая-то мерзкая жидкость, несущая с собой запах разложения. Кажется, я уже наполовину разложился. Сгнил заживо.

Но теперь все это уже позади.

Заживет ли все это, если я сейчас же избавлюсь от колец? Или проще будет сразу выкинуть эту предавшую меня конечность на свалку?

Ответа я не знал. Быть может, все еще могло вернуться на круги своя. Или нет. Собственно, мне сейчас было не до того.

Что есть судьба?

Моя судьба в том, чтобы держать в руках все семнадцать колец вероятности и не знать, что делать с ними дальше. Пешка по имени Антон Зуев дошла до края доски и теперь имеет право превратиться в любую фигуру. Даже в игрока. Даже в судью, оценивающего эту партию.

Что же мне делать? Куда уведет меня дальше этот путь?

Ясно только одно: становиться великим, всемогущим и бессмертным я не желаю.

Или желаю? Снова стать молодым, сильным, здоровым. Вычеркнуть из книги бытия всю ту мерзость, что сейчас процветает во всем мире. Войны, нарко-мафию, убийства и даже мелкое хулиганство… Все это можно искоренить, если принять свою судьбу.

Хочу ли я этого? Да. Хочу!

Благими намерениями выстлана дорога в ад. Избитая истина. Но сейчас она как нельзя более кстати.

Превратить человечество в рабов, дабы огнем и мечом создать из лучших членов нашего разлагающегося общества ядро нового мира? Стать тираном, готовым жестоко карать всяческое вольнодумство и протест против божественной воли?

Нет. Это не мой путь. Это – дорога Долышева.

Взвалить на свои широкие божественные плечи все тяготы жизни, предоставив людям идти по жизни в вечном танце счастья и радости, не заботясь о хлебе насущном? Создать идеальные условия для жизни и тем самым лишить человека всего человеческого? Лишить людей права самим ковать свою жизнь и самим принимать решения?

Все-таки не зря Господь изгнал Адама и Еву из рая, предоставив им самим тащить на своем горбу ношу ответственности за себя и своих близких. Правильно он сделал. Иначе жили бы сейчас люди в раю на всем готовеньком и пускали слюни от радости.

Или же, если сформулировать иначе…

Все-таки именно труд сделал из обезьяны человека. В тот момент, когда наш далекий предок взял в руки палку, чтобы решить насущную проблему пропитания, сбив с дерева какой-нибудь орех, именно тогда он и сделал свой первый шаг к человеческому обличью. Лишить человека необходимости ворочать мозгами – значит убить в нем разум, убить то самое нечто, что сделало поднявшегося на задние лапы примата чело­веком.

Хочу ли я править царством быстро-быстро деградирующих обезьян?

Правильно поступили те, кто, приняв силу семнадцати колец вероятности, оставили многострадальное человечество в покое. Они ушли куда-то в далекие миры, в другие измерения, в астральное пространство… Не знаю, куда там еще. И они были правы.

Если за стадом присматривает вооруженный берданкой пастух, то овцам нет необходимости беспокоиться о неожиданном появлении волков.

А может быть, правы те, кто совсем не принял божественности, хотя и держал в руках все для этого необходимое?

Я снова взглянул на разложенные на столе металлические ободки. Прошелся по ним пальцами, ощущая приятный холодок. В воздухе почти чувствовался пьянящий аромат силы.

Но эта сила не для меня.

Прикасаясь к кольцам, я на миг ощущал нечто вроде мгновенного удара током, а потом в меня широкой волной врывался поток эмоций уже умерших людей. Последний отпечаток былой личности.

Иногда я мог даже догадаться по этому буйству чувств о том, кому раньше принадлежало то или иное колечко.

Спокойная доброжелательность Михаила Шимусенко. Рвущее душу одиночество Олии Саччи. Расцвеченная какой-то полудетской восторженностью аура бесконечного ожидания Майка Кохена. Усталость Рональда Астона…

Слившиеся воедино в самых причудливых сочетаниях неуемное любопытство и холодный прагматизм, детская романтическая натура и эгоистичное самолюбие, жестокая готовность и стальной характер. Кольца Романа Долышева. Все три.

Четырнадцать колец вероятности, которые в любой момент готовы объединить свои силы вместе с тремя моими колечками и превратить Антона Зуева в Величайшего, Всемогущего, Всезнающего, Вездесущего… И дать еще много-много иных «В».

Но эта ноша не по мне.

Я сгреб кольца трясущейся рукой и, нанизав их все на нитку, повесил себе на шею это весьма оригинальное ожерелье.

Казалось бы, все кончено. Но нет. У меня еще оставалось несколько неоплаченных долгов. И один из них можно было отдать прямо сейчас.

Я осторожно устроился прямо на полу, прислонившись спиной к холодной стене, и попытался расслабиться. Закрыл глаза. Глубоко вдохнул, чувствуя ровную размеренную пульсацию колец вероятности.

Пора.

– Выходи, – негромко попросил я. – Выходи… Оставь меня.

Что-то слабо шевельнулось внутри моей руки. Казалось, будто нечто живое и дышащее внезапно пробудилось от долгого сна и теперь желает выбраться наружу.

– Выходи.

Боли почти не ощущалось. Я только услышал какой-то сухой треск, будто что-то разорвалось, а потом по руке скользнуло покинувшее мое тело кольцо вероятности. Упало на пол. Зазвенело.

Я чувствовал, как по моему предплечью стекают теплые струйки крови, но глаза не открывал.

Ведь это еще не все.

– Выходи… Выходи… Оставь меня.

Никогда, никогда, никогда Антон Зуев не желал становиться мазохистом. Однако вот пришлось.

Я сидел на кровати в дешевом гостиничном номере и, тяжело дыша, разглядывал изуродованный кольцом вероятности палец. На коленях у меня лежал большой мясницкий нож, наточенный до остроты бритвы.